сейчас погрузил в чемоданчик и диктофон, и машинку, и бумаги из самых необходимых. Диктофон и машинку он оставит дома, а бумаги возьмет с собой на противоположную сторону Земли. Каждый раз перед отлетом в Нью-Скоп он начинал воспринимать Землю как целое, как шарик, не очень-то и большой.
Было грустно, и не хотелось никуда ехать. Обычно перед отлетом Воронцова охватывало нетерпение, он был рассеян, мысленно уже формировал план деятельности, прикидывал, куда пойдет в первую очередь, с кем повидается, о чем напишет. А сегодня… Сковывает сознание, давит. Может, потому что морось?
“Нет, — подумал Воронцов, — это, пожалуй, из-за Ленки”.
Через какой-то месяц он станет дедушкой, но внука (или внучку) увидит будущим летом, когда вернется в отпуск. Впрочем, часто ли он сейчас видится с дочерью? За полтора месяца, что он провел дома, много было всяких встреч, а у Ленки он побывал дважды, и она со своим Игорем приезжала четыре раза. Ира — это решено — переселится теперь к молодым, хотя добираться до работы ей будет сложнее. И хорошо, что он улетает — не будет путаться под ногами.
Воронцов оглядел кабинет. Ничего не забыл, можно уходить. На столе тихо щелкнуло в динамике селектора, и Воронцов услышал приглушенный голос:
— Алексей Аристархович, вы еще у себя?
— Да, — сказал Воронцов. — Уже собрался, Виктор Леонидович.
— Загляните ко мне, хорошо?
Они уже попрощались с главным, все нужное сказано. О чем вспомнил неподражаемый Лев? Внешне главный редактор вовсе не походил на царя зверей, но прозвища прилипчивы. Изредка к нему так и обращались — Лев Леонидович. Он не обижался.
Воронцов погасил свет, запер кабинет и пошел к главному, оставив тяжелый дипломат в кресле холла. В редакции была обычная суета — не авральная беготня, как перед сдачей номера.
Лев стоял у стеллажа с подшивками газет за последние десять лет. Воронцов отрапортовал:
— Собкор Воронцов по вашему приказанию прибыл.
— Вольно, сержант, — буркнул Лев, как обычно, и Воронцов отметил, что нынче главный не желает раздавать званий, а не далее как вчера назвал Воронцова штабс-капитаном.
Сели в кресла. Отсюда был хорошо виден дисплей, по которому бежали строки сообщений Изредка слышался зуммер — отмечалась информация повышенной важности.
— Сейчас, — сказал Лев. — это идет по второму разу. Вот, ЮПИ сообщает…
Он ткнул пальцем в клавишу на терминале. Стрекотнул принтер, на стол выпал лист бумаги. Воронцов пробежал взглядом текст, узнал стиль Дэвида Портера, с которым часто сталкивался в Нью-Скопе, и не только по делам.
“12 сентября 2005. Нью-Скоп (Юнайтед Пресс) Физик, лауреат Пулитцеровской премии Уолтер Льюин выступил сегодня перед студентами университета Нью-Скопа с изложением своих взглядов на современную физику. Лекция, как, впрочем, все последние выступления Льюина, касалась скорее не физики, а политики. Льюин привел ряд убедительных, с его точки зрения, фактов, свидетельствующих о том, что для развития мировой науки, в частности физики, необходим скорейший ядерный конфликт между Федерацией и СССР. Только ядерная война способна вернусь Федерации главенствующее положение в мире и дать толчок развитию наук, которые сейчас имеют главным образом прикладной характер из-за вынужденной необходимости “играть в оборону” вместо того, чтобы раз и навсегда разрубить этот гордиев узел противоречий. Лекция неоднократно прерывалась криками протеста. Намеченное на 14 сентября выступление Льюина в Национальной галерее, видимо, будет отменено”.
— Чепуха какая-то, — сказал Воронцов.
Льюина он знал. Лично не встречался, но слышал о нем довольно часто. Физик был одним из активистов общества “Ученые за мир”. Дважды его арестовывали во время демонстраций и выпускали под залог. Занимался он теорией элементарных частиц или чем-то подобным. Выступление физика перед студентами по меньшей мере странно. Даже оголтелые “ястребы” сейчас редко позволяют себе такие высказывания, понимая, что политического капитала этим не наживешь. К тому же, студенты — не та аудитория, перед которой стоило бы пропагандировать идеи ядерной войны. Значит, выступление было рассчитано, скорее всего, на кого-то другого. Если человек сегодня выступает за мир, а завтра призывает к войне, тому должна быть серьезная причина.
Воронцов произнес последнюю фразу вслух, и Лев согласно кивнул:
— Если причины личного характера, то это не так интересно. А если есть какие-то другие факторы? Может быть, мы чего-то не учитываем или не понимаем?
— Вы предлагаете мне поговорить с ним? — спросил Воронцов.
— Было бы неплохо, хотя на интервью я не рассчитываю. Но попытайтесь. Главное — соберите сведения. В общем, вы понимаете, чего я хочу.
— Вполне, — кивнул Воронцов.
— Это не к спеху, но, по-моему, очень любопытно.
Любопытно. Как это часто бывает, слово прилипло, и Воронцов повторял его, спускаясь в лифте и перебегая под дождем к машине, а потом выезжая на шоссе Энтузиастов, он еще раз повторил это слово. Действительно, любопытно. Человек призывает уничтожить все живое, включая, естественно, и себя. Он хороший физик, писал в свое время о ядерной зиме, значит, хорошо представляет последствия конфликта.
“Прежде чем снять скафандр, проверьте — можно ли дышать воздухом этой планеты!” — такую надпись Воронцов увидел как-то в Централ-парке на иллюзионе “Космические приключения”. Он не пожалел денег и пошел смотреть. Это действительно оказалось очень интересно — полная имитация иного мира, настоящий скафандр. Приборы показывали: снаружи смесь хлористого водорода с еще какой-то гадостью. Один посетитель не поверил наставлениям, и Воронцов видел потом, как он заходился в кашле, стоя у ограды аттракциона. Если уж делать гадость, то — добросовестно.
Приезжая в Нью-Скоп, Воронцов, будто в Централ-парке, натягивал на себя скафандр — невидимую психологическую броню, которая постепенно таяла.
В квартире его ждала бумага с уведомлением: арендная плата повышалась на пятьдесят процентов. По местным понятиям квартира была более чем скромной — две комнаты и кухня. Но комнаты были уютными, особенно привлекал Воронцова вид с семнадцатого этажа. Переезжать не хотелось. Воронцов послал запрос в Москву и на другой день получил ответ: “Оставайтесь”.
Для того, чтобы отобрать из хаоса информации о деловой и политической жизни материал для первой корреспонденции, Воронцову понадобилось четыре дня. В департаменте прошла волна перемещений В отставку подали сразу пять министров, президент заявил, что не желает дурных разговоров о правительстве и что ему нечего скрывать. Воронцов дал свой анализ ситуации, написал материал и надеялся, что Лев будет доволен. Материал пошел сразу, и спустя неделю после приезда Воронцов позволил себе, наконец, расслабиться.
Вечер он решил провести в пресс-клубе — здесь заводились знакомства, нащупывались связи, но вести сугубо деловые разговоры считалось дурным тоном. Пошли они вдвоем с Крымовым, корреспондентом АПН. Отправились пешком. Сентябрь в Нью-Скопе выдался довольно прохладным, и воздух был прозрачнее и чище обычного. Разговор вели необязательный, Воронцов больше смотрел по сторонам. Купили в автомате вечерние газеты и постояли, быстро перелистывая страницы. Сенсаций не было. Воронцова привлек материал на шестой полосе — некий Льюин погиб от рук грабителей на перроне подземки. Конечно, это был другой Льюин, но фамилия напомнила о поручении Льва, и Воронцов подумал, что пора уже вплотную заняться физиком.
— Николай Павлович, — спросил он Крымова, — вам знакома фамилия физика Льюина?
— Конечно, — сказал Крымов. — Говорил с ним год назад. Очень приятный человек, но показался немного банальным. Его разговоры не выходили за рамки обычных рассуждений человека, который много смыслит в науке, но полный профан в политике. А я, к сожалению, профан в физике, так что материал тогда не получился.
— Вы читали его последние высказывания?
— Читал и лишний раз убедился, что он недалекий человек. О войне рассуждает так же банально,
