Ответ был краток, и я тоже помню его слово в слово:
Я читал и перечитывал это письмо. Смотрел на спящую Галю и думал: забыть – она никогда не забудет. Но пусть каждая дорожка, каждый угол, каждое лицо не напоминают ей. Пускай вокруг будут новые люди, новые заботы. А главное – работать, ей непременно надо работать.
67. НА КРУТОМ ПОВОРОТЕ
На другой день я поехал в гороно. Увидев меня, Зимин поднялся и, прежде чем я успел вымолвить слово, сказал:
– Товарищ Макаренко написал и нам. Мы согласны с ним. Мы вас, конечно, отпустим.
Помолчали.
– Тяжко вам, я понимаю… – начал Зимин.
– Не понимаю, как я уеду отсюда, – сказал я сквозь зубы. – Как ребят оставлю…
– Вы их в хороших руках оставляете, – сказал Алексей Александрович.
Вернувшись домой, я показал письмо Антона Семеновича своим товарищам: гороно будет думать своим чередом, давайте и мы подумаем, кому лучше руководить нашим домом.
Я смотрел на этих людей – они стали мне дороги и близки, как бывают дороги и близки только те, с кем делил мысли и труд, кому доверяешь до конца, без оглядки. Что-то они скажут?
– Я думаю, лучше всего было бы поручить это Николаю Ивановичу. Он молод, энергичен, хорошо знает ребят, любит нашу, работу.
Это сказал Алексей Саввич – сказал медленно, взвешивая каждое слово и глядя на всех по очереди, будто спрашивая: Так? Верно?
– Совершенно согласен, – сказал Владимир Михайлович, наклоняя седую голову.
– Я тоже думала об этом, – сказала Екатерина Ивановна.
– Но мы вовсе не собираемся здесь долго оставаться! – резко прозвучал голос Елены Григорьевны.
– Я никуда отсюда не уеду, – не взглянув на жену, твердо сказал Николай Иванович. – Спасибо, что верите мне. Но я ведь здесь недавно, меньше всех вас. Справлюсь ли?
– Вы можете положиться на нас, – спокойно сказала Софья Михайловна.
Будь я на месте Николая Ивановича, эти краткие слова придали бы мне больше бодрости, чем любые длинные дружеские заверения.
– Будем работать все вместе, как и прежде, – промолвила Екатерина Ивановна.
Елена Григорьевна сидела, закусив губу и не поднимая глаз.
– Большое спасибо! – взволнованно повторил Николай Иванович и повернулся ко мне: – А вы-то как думаете, Семен Афанасьевич?
– Я согласен с товарищами и доложу о нашем решении в гороно, – сказал я.
Да, я был полностью согласен с товарищами и знал: все они помогут Николаю Ивановичу и каждый будет работать так, словно вся ответственность за дом и детей лежит на нем самом.
Ребятам я не говорил ничего. Решил, что не скажу до последней минуты.
Дел у меня стало еще больше. Постоянно приходилось бывать в Ленинграде, и жалко было отрывать время на эти поездки, хотелось как можно больше быть среди ребят. До последнего дня я старался не думать о разлуке. Я был занят по горло и думать действительно не успевал. Но вот настал канун отъезда.
Я сидел за своим столом в кабинете, положив голову на руки, и думал. Как я их оставлю? Как буду без них? Как они – без меня? Так много не завершено, так много впереди. Нам разрешили организовать пионерский отряд. Красный галстук – наша новая завтрашняя радость. Но меня уже здесь не будет. Шестой класс, а там и седьмой – почти среднее образование! Но меня уже здесь не будет…
Закрыв глаза, я видел Короля… Жукова… Панина… Панин – он в самом начале пути, тут я еще почти ничего не добился… А Нарышкин? Разве он вышел на дорогу?.. Я видел Петьку… Репина… За Репина я уже почти спокоен. Он теперь человек. Скоро сюда приедет его отец. Как-то они встретятся, как решат? Я видел всех. Маленьких и больших. Шумных и тихих. Мне всегда казалось, что только у меня есть ключ от этих жизней, что без меня они завянут. Мне было необходимо так думать. Но теперь я знал, что это не так. И это было хорошо. Как бы я посмотрел в глаза Антону Семеновичу, если бы после меня здесь все рассыпалось и развалилось? Он сказал бы мне: «Не по тебе тебя судят, а по твоим делам, по твоим людям».
Когда после Галиной болезни я вернулся к ребятам, я понял: дом в Березовой может жить без меня. Здесь есть учительский коллектив и коллектив детей, и этот двойной коллектив живет. Все они старались, чтоб я чувствовал: без меня нельзя. Но я видел: можно.
Я взглянул на часы – было уже двенадцать.
Вот сейчас пойду по спальням и посмотрю на них, на спящих. А завтра утром прощусь и уеду. Утром, на пороге трезвого дня, полного дел и забот, прощаться легче и проще – утро вечера мудренее.
Я вышел на крыльцо. По земле вдоль дома лежали светлые квадраты. Поднял глаза – все окна освещены. Почему? Ребята давно уже спят, откуда же свет? Одним духом я взбежал по лестнице и открыл дверь первой спальни.
