Перед нами шеренга – четверо ребят. Догнать их – дело двух минут. Лира снисходительно улыбается, когда мы минуем эту четверку. Но нас окликают:
– Не знаете, где здесь Черешенки?
– А вам что надо?
– Детдом.
– Пойдемте вместе, – говорю, – нам по пути.
Лира настораживается, бросает на ходу:
– Я пойду, Семен Афанасьевич, – и, едва дождавшись моего кивка, со всех ног мчится к дому.
Я замедляю шаг, приноравливаюсь к новым спутникам, – они, видно, устали, особенно те, что поменьше.
– Откуда вы, ребята?
– Из разных мест, – не торопясь отвечает старший. – Я и вот он из Хмелевки. А этот из Винницы. А Настасья аж из-под Старопевска. Она еще в детдоме не бывала.
– А ты?
– Я? Был раз… Обратно в свое село пошел.
– Что ж так?
– А ну его, детдом. Безделье одно. Все кричат: того нельзя, этого нельзя. Грамоте учись. А раз я не хочу? Сами звонят: «Работай, трудись», а работать нечего.
Он умолкает. Ладно, поговорим пока с другим.
– Что же вы пустились в дорогу, на ночь глядя?
– А мы уж раз ночевали в роно. Что там делать? Велят: «Ждите сопровождающего». А сколько его ждать? Взял я их и повел. «Доведу», – говорю. Мне что, а ей вот… Устала, Настасья?
Настасья мотает головой и молчит.
– Давай руку, – говорю ей, – быстрей дело пойдет.
Застывшая рука без варежки, почти такая же маленькая, как у Леночки, совсем тонет в моей руке.
– Долго еще идти? – спрашивает старший.
– А вон там – видите ворота? Это и есть ваш дом.
– Скорей бы.
Идем молча. Понемногу согревается в моей руке маленькая доверчивая рука. И по этой руке я чувствую, что девочка очень устала, хоть и не жалуется.
– Ну вот, заходите. – И в ответ на вопросительные взгляды поясняю: – Да, да, я и есть заведующий. Пойдем познакомимся.
Настя в первый раз поднимает голову и тихонько высвобождает свою руку.
И вот все они в комнате. Нерешительно осматриваются, снимают пальто. Старший протягивает мне бумаги – тут направления и характеристики всех четверых.
– Чай готов! – влетает Лира. – Сейчас картошка поспеет! Правильно, он не терял времени даром.
– Ну, потом посмотрю ваши документы, сначала согреемся.
В столовой горит свет, на столе дымится кастрюля с картошкой, крупными ломтями нарезана пеклеванная паляныца. Лира с Митей так и сияют – очень довольны, что успели все устроить! Галя поднимается детям навстречу.
У Насти большой лоб и легкие русые волосы. Она упорно смотрит вниз, глаз ее не видно. Леночка сидит напротив нее и молча круглыми глазами глядит на новую девочку.
Тому, который со мной разговаривал дорогой, лет четырнадцать. Сейчас, при свете лампы, я могу его разглядеть. Лицо скуластое, но очень красивое, яркое: черные брови стрелами, глаза чистые, серые; крупный, красивого рисунка рот; темные кудрявые волосы не закрывают лба. Но лоб хмурый, угрюмое выражение, неприветливый взгляд.
– Тебя как звать?
– Василий Коломыта.
– А меня Мефодий Шупик, – говорит второй парнишка, должно быть, ровесник Василия. – Я своей охотой шел…
– Все своей охотой, – обрывает Коломыта, давая понять, что дорогой он наболтал лишнего и теперь жалеет об этом.
У Шупика вид тоже насупленный, веки опухли и волосы торчат космами. Он упрямо повторяет:
– Я своей охотой. Меня послал красный командир. «Иди, говорит, в детдом», – и замолкает так же неожиданно, как заговорил.
Галя угощает, я расспрашиваю. А ребята скованны. Только младший мальчик, тот, что из одного села с Коломытой, ест не смущаясь и весело посматривает вокруг, хотя, как остальные, помалкивает. Он очень худой, малорослый и похож на девочку: тонкие подвижные брови, вздернутый нос, мелкие черты лица; мелкие ровные зубы неутомимо кусают горбушку. Остальные ребята даже едят осторожно, неуверенно.
– И отшагали сколько, и намерзлись, а клюете, как воробьи, – не выдерживает Митя.
