быв доволен полученным ответом. Только запретил своим испанцам иметь сношения с крепостью и объявил, что не позволяет более бить бобров в заливе святого Франциска. Да и что он мог еще сделать?— сказал Кусков. — Русские поселились на берегу, который никогда ни одним европейским народом занят не был. Далее президии Сан-Франциско к северу испанцы отродясь никакого селения не имели. Русские же поселились здесь с согласия индейцев, оплатив это право товарами по договору, список с коего я вам дал.
Василий Михайлович вернулся в порт Румянцева на фрегат. Вскоре на русский корабль стали являться индейцы.
Явился и, старшина индейского племени, жившего по соседству с портом, по имени Валенила.
Валенила привез подарки: индейские наряды, разукрашенные птичьими перьями, медные котелки, чашки, луки, стрелы и прочие изделия и просил Головнина, чтобы Российское государство взяло его народ под свое покровительство.
Валенила выражал желание, чтобы как можно больше русских поселилось среди индейцев, дабы они могли защитить их от притеснения испанцев.
Бесхитростные слова индейца Валенилы наполняли сердце Василия Михайловича гордостью за своих соотечественников. Он с благодарностью вспомнил коммерции советника Кускова, который не только дал решительный ответ испанскому губернатору, но и сумел привязать к себе индейцев.
Валенила стал просить у Головнина русский флаг, чтобы, при появлении у его берегов чьих-либо судов, он мог поднимать его в знак своей дружбы и союза с русскими.
Василий Михайлович удовлетворил его просьбу, обставив церемонию торжеством.
Валенила потом часто приезжал на шлюп в сопровождении сородичей, и Василий Михайлович никогда не упускал случая получить от них сведения о жизни и быте индейского народа.
— Что вы едите? — спрашивал их Головнин. Валенила, знавший уже немалое количество русских слов, отвечал:
— Все!
— И собак?
— И собак.
— И крыс? И змей?
Валенила утвердительно кивал головой.
Из дальнейших разговоров выяснилось, что индейцы не пренебрегают и всякими земными плодами из тех, которые не приходится возделывать, что они употребляют в пищу рожь, которой в их земле много растет в диком виде.
Головнин знаками спросил Валенилу: значит, они умеют жать и молотить?
Индеец долго не мог понять его вопрос, затем догадался» заулыбался и, взяв Василия Михайловича за руку, провел его на бак, откуда хорошо был виден берег, окутанный в ту минуту беловато-серым дымом, тучей стлавшимся по ветру. Головнин еще накануне видел этот дым, но думал, что то горит лес.
Валенила же разъяснил ему, что это горит не лес, а дикая рожь, на корню подожженная индейцами. При этом солома сгорает, а зерно остается, слегка подсушиваясь огнем. Индейцы собирают такое верно с земли, отвеивают его руками на ветру а едят в сыром виде, как птицы.
От Валенилы же Василий Михайлович узнал, что его соплеменники, которые сейчас были почти нагие, с наступлением холодов носят на плечах одеяла, а зимой одеваются в звериные шкуры. Охотясь на оленей, они привязывают на плечи оленью голову с рогами и, прикрываясь оленьей шкурой, ухитряются подбираться к зверю на десять-пятнадцать шагов, чтобы поразить его стрелой или копьем.
Головнин попросил Валенилу привезти ему оленью шкуру с головой для музея Академии наук, что тот охотно исполнял, будучи за то щедро награжден.
А Тишка, нарядившись в оленью шкуру с рогами в пять отростков, в тот вечер пугал на баке курильщиков под дружный смех команды.
Глава двадцатая
НА МЕСТЕ ГИБЕЛИ КУКА
Плавание от порта Румянцева к Сандвичевым[21] островам ничего примечательного не представляло и было довольно легким и удобным.
«Камчатка» шла все время к юго-западу. Теплое дыхание юга с каждым днем чувствовалось все сильнее. Казалось, что сама природа заботилась о том, чтобы человек, попавший в эти широты, назвал климат их приятнейшим. Путешественник здесь не чувствовал своего тела, отдыхающего после суровых превратностей северных широт.
И сам океан, казалось, отдыхал здесь на всем своем безграничном просторе.
Матюшкин, особенно любивший стоять на тех вахтах, когда над водными просторами занимался рассвет, однажды предложил Тишке:
Тихон Спиридоныч, давай останемся на этих Сандвичевых островах. В книгах сказывается, что здесь весьма удобно жить.
Не, — решительно ответил Тишка. — Нагляделся я на чужие земли. Будя! Как придем в Кронштадт, в деревню поеду, буду вольным хлебопашцем.
Менее чем через месяц шлюп «Камчатка» поравнялся с заливом Каракекуа при острове Оугигей, одном из больших островов архипелага.
Название залива так понравилось Литке, что он пропел его Врангелю по-петушиному, не заметив, что за спиной его стоит сам командир, и тут же пожалел, что при сем случае не провалился в преисподнюю.
Когда «Камчатка» находилась в нескольких милях от залива, ее окружило множество лодок с овайгийцами, из которых одни привезли на продажу овощи и плоды, другие вышли навстречу шлюпу от нечего делать, просто, чтобы поглазеть на чужеземцев. Одеты они были по-европейски, но так, словно каждый костюм приходился на двоих: один щеголял в штанах без рубашки, а другой — в рубашке, но без штанов.
Лицом и телосложением это был народ красивый и статный.
Окружив шлюп, они что-то кричали, сверкал белизной зубов, смеялись, махали руками. Видно было, что природа для жителей этих островов была ласковой матерью, а не мачехой.
На одной из подплывших лодок находился рослый овайгиец, одетый в штаны, рубашку и даже с английской шляпой на голове.
У него был важный вид, несмотря на то, что его костюм состоял всего-навсего из пары нижнего белья.
Едва этот овайгиец вступил на палубу, как без дальних околичностей сел на корточки, вытащил из карманов с полдюжины грязных тряпиц я, извлекши из них какие-то бумажки, подал их Головнину.
То были письменные отзывы командиров различных военных и торговых судов, заходивших в Каракекуа. Почти все они представляли его как сведущего лоцмана для здешнего залива, как искусного пловца и водолаза и... как проворного и хитрого плута, который никогда ничего не крадет, доколе не уверится в успехе, и потому советовали его остерегаться. О таковом свидетельстве наивный овайгиец, не умея читать ни на одном языке, даже и не предполагал.
Василий Михайлович долго над этим смеялся.
В залив пришлось втягиваться при помощи буксирных шлюпок, при этом овайгийский лоцман указал место для якорной стоянки, куда Головнин и сам правил, полагаясь на указания путешественника Ванкувера, посещавшего эти места.
Вскоре настала ночь, тихая, звездная, ласковая.
На замолкшем берегу не светилось ни одного огня, и он казался бы необитаемым, если бы там до самой зари не лаяли собаки.
