– Богом клянусь, мадам, – рявкнул он, – не испытывайте мое терпение! Я клянусь вам сейчас, что, если моя дочь когда-нибудь проявит хоть каплю дерзости своей матери, я выполню свой долг!
– Если вы когда-нибудь поднимете на нее руку, Николас, Бог свидетель, я…
– Я также клянусь, любовь моя, – добавил он уже мягче и приложил палец к ее губам, – что, если когда-нибудь она проявит хотя бы крупицу вашей отваги, я награжу ее золотыми монетами, как Гуилим награждает наших юных лучников.
Успокоившись, тронутая словами Николаса, Элис поцеловала его палец, прижатый к ее губам, и улыбнулась:
– Я люблю вас так сильно, Николас ап Дафидд. Однажды, обещаю, я подарю вам еще одного сына, и не важно, сколько дочерей у нас появится.
Он улыбнулся в ответ:
– Я не сомневаюсь в вас, дорогая, но, признаюсь, мысль о таком количестве дочерей показалась мне чертовски пугающей.
– Да, – согласилась Элис, глядя в сторону реки. Она пожалела, что посмотрела туда, потому что от вида бойни, происшедшей внизу, ее глаза опять наполнились слезами. – О, Николас, в какой ужасный мир попадают наши дети!
– Не такой уж ужасный, дорогая, – возразил он спокойно. – Это хороший, светлый мир, и у нас есть король на троне, который собирается сделать его лучше. А что до интриг и заговоров, скоро мы им всем положим конец.
Она медленно достала медальон из-за корсажа и показала Николасу.
– Дэйви привез его от Ловелла. Он сказал, что я должна передать его вдовствующей королеве, если восстание провалится.
Николас спросил спокойно:
– И вы отдадите ей его?
Она удивленно посмотрела на него.
– Вы мне не запрещаете?
– Вы должны выбрать сами, любовь моя.
– Вы мне предлагаете страшный выбор, – прошептала она. – Медальон доказывает, что он жив, Николас. Вот почему Элизабет поддержала мятежников и почему Линкольн так и не объявил себя наследником. Симнел – всего лишь марионетка, сэр, символ. Они не рисковали, подвергая принца опасности. Я думаю, что они назвали его по имени дня нашей свадьбы, Материнскому воскресенью, воскресенью симнелей. А теперь он должен будет служить на кухне Генриху, бедный мальчик.
– По крайней мере он не потеряет голову, – сухо заметил Николас.
– Но что мне делать с медальоном?
– Вам необязательно решать сейчас, – посоветовал он. – Есть время обдумать все до нашего возвращения в Лондон. Так что успокойтесь, дорогая, не надо больше слез. Если от них заржавеют пластины моего панциря, я никогда не смогу снять его и показать, как сильно я люблю вас.
Она усмехнулась сквозь слезы.
– Вам лучше подождать, пока мы доберемся до дома, сэр. О, Николас, – добавила она с печальным вздохом, – вы, должно быть, считаете меня сумасшедшей, что я примчалась спасать Тюдора, а теперь рыдаю о погибших мятежниках.
– Нет, – покачал он головой. – Вы научились заботиться о людях, любовь моя, а не просто слепо поддерживать одну сторону против другой.
– Честно говоря, сэр, – она вытерла слезы со щек, – по-моему, вы тоже многому научились.
– Мне было преподано много уроков, сердце мое, – подтвердил он, обнял ее за плечи и повел к лестнице. – Я понял, что можно ценить истинную верность в своих врагах так же, как и в друзьях, а еще я узнал, что любовь – это сила, а не слабость. И говоря по правде, любовь моя, я верю, что за годы, которые ждут нас впереди, жизнь преподаст еще много таких уроков нам обоим. Но сейчас, когда война Алой и Белой розы заканчивается, я хочу только побыстрее найти Хью и остальных и отвезти вас домой, в постель.
Обхватив его рукой за талию, Элис улыбнулась, и они вместе спустились вниз по каменным ступеням башни на залитый солнцем церковный двор.
