да и все.
Серега наутро в школе похвастался привычным отцовским ремнем. Мустафа промолчал по своей азиатской привычке, только возмущенно или обиженно раздувал ноздри широкого приплюснутого носа. Андрюха же просто не обращал внимания на такие мелкие проблемы, как неприятности с отцом.
Отец его был фронтовиком, довольно пожилым дядькой. Ходил он на деревянной ноге и шил на заказ замечательные фуражки для горожан, чем, собственно, семья Андрея и жила. Мать его трудилась в нашем бывшем детсаде то ли нянечкой, то ли уборщицей. Бывая в гостях у Андрея, я всегда удивлялся и радовался встрече со знакомыми игрушками, точно такими же, с какими играли в группе.
Помнится, появилась в группе новая партия игрушек. Грузовые и легковые автомобильчики, кубики и прочие куклы-мишки. Всем мальчишкам понравился тяжелый пластмассовый «ГАЗ» с хорошо очерченными, «настоящими», деталями на кабине и кузове. По очереди играли в песочнице. Андрей не спешил занять очередь, хитро улыбался и говорил, мол, а чего, у меня скоро такая же будет. И правда, в очередной мой приход к нему мы уже играли с точной копией грузовичка, перевозили по комнате груды староватых, но вполне пригодных для развлечения игрушек. А вот «ГАЗ» из группы запропастился куда-то. Наверное, на прогулке забыли, объяснила воспитательница.
Ну, ладно, получил Андрей от отца очередную взбучку за наши дымовые шоу. Но, как оказалось, не только за это. К ним домой приходил участковый! Требовал, чтобы Андрюха назвал всех подельников по артиллерийским упражнениям. Андрей никого не назвал. Участковый пригрозил, что в следующий раз непременно поставит его на учет в детской комнате милиции, посидел с отцом на кухне, выпил стакан водки и ушел, на ходу подергав пацана за чубчик.
К середине сентября отец Андрея сшил для меня кепку из модной тогда диагонали, серой, с тонкой черной полосочкой. Я был ужасно рад подарку; впрочем, через пару дней, когда ходили классом на спектакль в городской театр, я забыл фуражку в гардеробе. Ходил туда на следующий день, но напрасно. Так противно стало тогда, что мою новую кепку какой-то дурак на башку себе напялил! С тех пор терпеть не могу головные уборы, только зимой ношу легкую фуражку.
Итак, какой же вывод я сделал для себя после первосентябрьского приключения? Нет, ни в коем случае не забить на проделки и проказы. Какой же я был бы пацан? Понял одно: что событие нужно сначал оценить, а потом принимать решение. Чем быстрее оценишь, тем быстрее отреагируешь. Ведь оглянись я тогда, посмотри – ну, увидел бы собаку, так и хозяина с поводком углядел же. Спокойно бы пропустил их и так же спокойно вышел из подъезда. И никаких неприятностей бы не было – ни испорченных штанов, ни разбитых коленей. Ни-че-го! Правда, оставался бы риск встречи с участковым, если бы ошалевшие жильцы обстрелянных домов запомнили меня.
На перевал прилетели позднее, чем рассчитывали, ближе к полудню. Солнце уже плавило все вокруг, казалось, спекало в единое целое камни, пыль, нашу «вертушку» и солдат, спускавшихся с блока к нам навстречу. С тоской подумалось о том, что нужно нам занимать боевой пост и переть на себе большое количество груза. Как только спустились на землю, тело покрылось едким, каким-то тугим потом, противно катавшимся липким комом по спине, груди и лицу. Быстро выбросили из «вертушки» груз, отбежали в стороны, и машина, жарко всхрапывая, ввинтилась в небо.
Причиной задержки, как всегда, послужили летчики, и, как всегда, не по своей вине или расхлябанности. Тот борт, что должен был забросить нас к месту, рано утром задействовали для перевозки раненых из роты, которая ушла еще три дня назад на «войну» в горы. Оказалось, в ночь их сильно потрепали духи на подходе к зеленке у входа в долину. Получив отпор, душманы классически слиняли по запутанным тоннелям кяризов. В результате в часть привезли троих раненых, в том числе и взводного Мукашева, немолодого старлея, неплохого мужика. Знали мы его по совместной операции этой весной в районе Мармоля. Толковый офицер, ничего не скажешь, чем-то похожий на нашего Кулака. Не внешне, конечно, а неким мощным стержнем, придающим уверенности всем, кто находился рядом с ним.
Пришлось загорать у взлетки почти четыре часа. Наконец-то наш борт полсотни третий тяжело прокатился по взлетной полосе и грузно осел неподалеку, замирая присвистывающими лопастями. К «Ми-8» подскочила «таблетка», санитары сунулись к проему двери. Оттуда уже подавали носилки с ранеными, осторожно перегружали в потрепанную санитарку.
Мы подошли к машине, когда из вертолета выносили Мукашева. Судя по широкой перевязи, порыжевшей от крови, и по его лицу, бледно-серому, близкому по цвету к пыльной почве, да по губам, пузырящимся кровавыми шариками, было понятно, что взводный получил пулю в легкое. Когда втискивали в «таблетку» носилки со старшим лейтенантом, зацепились рукоятью за дверь. Мукашев расслабленно вздрогнул, мазнул по нам больными глазами, даже, показалось, узнал нас, сомкнул веки и тут же закашлялся, выплескивая изо рта кровь.
– Мляа-а-а… – тоскливо обронил Лиса, Генка Лисяк, мой друг и товарищ. – Хреново дело…
Лиса – снайпер. Умный, интеллигентный парень, всегда спокойный, уравновешенный, теперь хмурился и вздыхал, теребя в руках поля панамы.
– Ладно, Лиса, заткнись! – ткнул узкой ладонью в плечо Шохрат Рахимов, по-нашему Бабай или Узбек.
На Бабая Шохрат иногда обижался, если дело было в спокойной, тыловой обстановке. Вот в бою его можно было хоть чуркой, хоть ишаком, хоть собакой назвать, он сразу понимал, что к нему обращаются, и действовал быстро, сообразно обстановке.
– А Мукашева жаль, – вздохнул Шохрат. – Да продлит Аллах его дни, – вполне серьезно прибавил он и зашептал что-то из Корана.
Нельзя сказать, что Шохрат был набожным человеком, но кое-какие религиозные обряды совершал. Не в части, конечно, где-нибудь на выходе, если выпадало спокойное время, где замполита нельзя было встретить даже в страшном сне.
До службы Узбек успел проучиться почти три года в консерватории, пока его не отчислили за бесконечные пропуски занятий и, что самое главное, за чрезмерное увлечение образцами западной музыки. Мало того, на отчетном концерте, или как там это у них называется – в общем, что-то вроде экзамена, – вместо заявленного Рахманинова исполнил в классическом стиле попурри битловских песен. Аплодировали ему долго, но на «бис» вызвали только один раз, да и то на следующий день. В деканат.
Шохрат лихо играл на любом инструменте – на клавишном или духовом, на смычковом или струнном. И еще одно отличало его от нас. Шохрат был женат. С превосходством поглядывая на нас, он ждал, что вот- вот станет отцом, и тогда уйдет на досрочную демобилизацию. Будет ждать нас дома в Ташкенте, где угостит восточными изысками. Обещан рассыпчатый плов, чебуреки, баурсаки, фичи, шашлыки и прочие кулинарные безумия. Когда Шохрат начинал заливать про будущее угощение, обычно ему вежливо советовали заткнуться и заниматься воинским ремеслом. Шохрат не обижался, широко улыбался, разбирал и собирал свой «РПК», смазывал, очищал от пыли.
Забегая вперед, скажу, что посидели мы за дастарханом в доме Шохрата. Не все, правда. Те, кто возвращался живым домой. Застолье действительно оказалось богатым, с фруктами, овощами, жирным пловом, еще чем-то. И с водкой. Только невеселым оказалось угощение. Поминали мы Узбека. Домой на дембель мы с Лисой добирались через Ташкент. Как же не заехать на кладбище, не поклониться могиле друга? Так что сидели за столом, молча пили водку, чем-то закусывали, я курил по привычке в кулак, Гена жевал очередную спичку. Глаз не могли поднять на жену Шохрата Малику, на его сынишку, сидевшего на руках бабушки – матери Узбека, пугливо смотрящего на нас черными, неожиданно круглыми глазенками. Сидели, поминали, стискивали зубы, терли глаза, чтобы не разреветься от бессилия совсем по-детски, с обидой и навзрыд.
Вообще, Кулаков, едва мы оказались в Афганистане, неведомо как сумел укомплектовать наш взвод отличными спецами. Когда стал ротным, то и остальные взводы пополнились классными ребятами, выдернутыми сильными руками капитана из других рот и батальонов. Если уж снайпер, то Лиса, ученик Дениса Лыжина, грозы духов в зоне ответственности нашего полка. Уж как они прознали, кто именно раскалывает, словно арбузы, головы собратьев-душманов, кто его знает, но слава о Дэне гремела немалая. Из уст в уста передавали духи: «Лыжин в горах!» И правда, кое-где, кое-когда затихали напуганные грозным именем моджахеды. И до нас доходила молва, что наше командование от отчаянной нехватки сил на некоторых направлениях распускало через прикормленных духов-лазутчиков слухи о том, что именно в том или ином месте в засаде работает Лыжин. Помогало почти всегда.
