— А почему «Анисимов»?
— Извините, ошибся.
Я взял у нее книгу и исправил.
Странная тень какого-то странного сомнения промелькнула в глазах женщины, но ее уже отпихивал шустрый старичок — точно так же, как бывало в советской очереди за дефицитом: «Получили — отходите!»
Старичок подсунул книгу. Я увидел, что это не моя.
— Простите…
— Напутал! — воскликнул старичок, схватил книжку и сунул в объемистый, видавший виды портфель, порылся в нем и извлек наконец мою книгу. Наверное, у него дома целая коллекция книг с автографами.
Но большинство были все-таки мои читатели, мои поклонники. А некоторые подавали на подпись две и даже три книги, подсказывая:
— Тут напишите: Виталику. Он будет счастлив! А эту: уважаемому Константину Сергеевичу. Ему будет очень приятно!
Я трудился в поте лица. Имена спрашивать перестал. Дату писать перестал. Подмахивал только подпись, да и то не полностью, на ходу выдумав: А.А. - и загогулина после второго А.
Подходили журналисты, кому-то Аня позволяла на ходу задать один-два вопроса — если, например, в микрофон для радио или в камеру для телевидения. Остальным предлагала прийти на презентацию и пресс-конференцию в такой-то зал. Туда же посылала слишком докучающих поклонников, которым мало было подписать книгу, еще и потолковать хотелось. Пришлось потрудиться и Ирине, возле которой, естественно, камер и микрофонов было не меньше.
— Всё, всё! — весело закричала Аня. — Прошу всех на пресс-конференцию!
Зал, где проводилась конференция, был набит битком. Само собой, я не увидел, да и не ожидал увидеть критиков, считающих себя законодателями литературных вкусов — на том основании, что интересуются лишь мертворожденной литературой, не имеющей читателей.
Далее адаптировано: тут были рассуждения о серьезных авторах, которых читают единицы, и несерьезных авторах, которых читают, якобы, все. Девиз первых «Мы работаем на вечность» неактуален потому, что нет не только вечности, нет — для них — и завтрашнего дня, т. к. серьезную литературу завтра не будет читать уже никто. Девиз вторых «Мы хотим развлекать» устарел, т. к. появились лучшие способы развлечения, особенно интерактивные. Получается, что книга существует только сегодня и для небольшого круга любителей? Да, так и получается.
Но нужны и те, и другие. Правда, нужны по-разному. Первые развивают и сохраняют язык, насколько это возможно. Вторые, замещая пустоту умов пустотой же, но занимательной, выполняют по сути нечувствительно-полицейскую функцию, помогая государству держать граждан в блаженном покое; тем самым следует признать, что массовое искусство — государственно необходимое зло.
Примерно таким было выступление З. Асимова. И тут же последовал выкрик из публики:
— А где же вы, интересно? Среди первых или вторых?
Я ответил:
— Где-то посередке. Считайте, что я первый, ставший вторым, или второй, ставший первым. Хотя я предпочитаю числить себя штучным товаром!
Я сознавал, что ответ мой вызывающ и почти нагл. Но такой тон казался мне единственным способом удержать себя в иронической позиции по отношению к происходящему. Я был доволен своей книгой, мне казалось, что удалось сделать что-то действительно штучное, но роль автора, который принимается доказывать свою значимость, смешна. Я хотел ее избежать.
Ирина, сидя в дальнем углу, улыбалась и одобрительно кивала мне, очень этим поддерживая. Аня была рядом со мной и зорко обводила глазами публику. Сбоку от нее молчаливо торчал молодой человек, играющий роль доктора. Без халата, конечно, но с небольшим пузатым саквояжем, похожим на известную по детским рисункам сумку Айболита. Его присутствие и смешило, и раздражало как и жадные взгляды тех, кто, наверное, читал газету, которую утром цитировала Аня, и приглядывался ко мне, нетерпеливо предвкушая скандал и желая его собственноручно увидеть, как написал я однажды, посмеиваясь, в одном из романов Шебуева или Темновой, ожидая недоумения или возмущения редакторов, но не дождался, книга так с этой фразой и вышла.
Я продолжал отвечать. Самые хорошие, то есть житейские, вопросы поступили от простых читателей: просьбы рассказать о себе, где родился, какое образование, что люблю, что не люблю. Я отвечал с удовольствием, а они с удовольствием слушали. Журналисты и представители критического цеха (которые все-таки были, но не из самых авторитетных) — кто задавал вопросы серьезно, уважительно, пристойно, кто откровенно язвил — видимо, имея репутацию острослова. Когда очередной спрашивающий тянул руку, Аня наклонялась ко мне и коротко шептала: «Этот наш». Или: «Этот не наш». В паузе я тихо спросил ее, что она имеет в виду: дружественность этих журналистов ко мне, к самой книге, к издательству — или, может, к каналу, дух которого незримо парил над нами? Аня ответила: «Ко всему! Что тут непонятного? Наш — значит, наш. Не наш — значит, не наш!».
Поскольку Ирина была тут же, нашлись люди, пожелавшие залезть в личную жизнь. Я пресекал такие вопросы корректно, но строго. А Ирина один раз подала реплику: «Об этом можно и меня спросить». И тут же все повернулись к ней и готовы были, в самом деле, засыпать градом вопросов, но Ирина, улыбнувшись очаровательно, но враждебно (она и так умеет), добавила: «Не сейчас!».
Кто-то поинтересовался (довольно ехидно), какое я имею отношение к работнику издательства «Просвет» Анисимову, а также к коммерческим и дешевым (во всех смыслах, уточнил спрашивающий) писателям Шебуеву, Панаевскому, Темновой и Ликиной. Я ответил, что Анисимов мой близкий родственник, очень близкий, а Шебуев, Панаевский, Темнова и Ликина, не буду отрицать, это я сам. Просто ради хлеба насущного пришлось некоторое время работать на рынок, а одновременно шла другая работа. Тоже, не отрицаю, на рынок, но, если можно так выразиться, на другой лоток или прилавок.
Длинный мужчина, обвешанный фотокамерами, стоящий в двери, зычно крикнул:
— Расскажите о том, как Беклеяева победили! Может, мужскими достоинствами? Поделитесь секретом!
Я сделал паузу, посмотрел на него в упор и сказал:
— А как бы вы отнеслись к тому, если бы я спросил, каким образом вы побеждаете женщин? Если побеждаете, конечно.
— Могу рассказать! — откликнулся фотограф. — Только там вы сидите, а не я, вот вас и спрашивают. А не нравится, нечего и лезть! Выделываются все, смотреть тошно!
И с этими словами он удалился.
Впрочем, это легко объяснить тем, что на ярмарке было вообще почему-то довольно много выпившего народа; а сами книжники, издатели и продавцы, это я точно знаю, всегда в своих закутках угощаются, такая уж традиция сложилась…
Я заметил, что Ирина посматривает на меня вопросительно. Аня тоже чего-то ждала. То есть ясно чего: выполнения обещания, обморока.
И самое смешное, что у меня и впрямь начала слегка кружиться голова. Я выпил один за другим два стакана воды.
— Правильно, — шепнула Аня. — Пора!
— Иди к черту! — шепнул я в ответ.
Но голова становилась тяжелой и туманной, я уже с трудом улавливал смысл вопросов, отвечал тяжело, медленно.
А потом перемкнуло — как бывало раньше и о чем я уже забыл.
Я перестал понимать слова.
Я слышал речь — и даже с особой ясностью, будто слух обострился (как небо яснеет перед грозой, как, помнится, в юности, много выпив, вдруг на несколько секунд становился необычно, нереально трезвым, видя, слыша и соображая фантастически ярко, а вслед за этим — серая муть и темень). И ничего не понимал. Самое умное было бы прекратить конференцию, но я не знал, какой придумать предлог. А собственная речь, как тоже уже бывало, сохранилась. И умение говорить, и понимание того, что говорю.
