— Земной жизнью! Как люди! — ахали русалки. — Какая ты счастливая!
— Не завидуйте, подружки, людям. Не такая уж у них сладкая жизнь. Вот послушайте. Сначала все шло хорошо. Была я на озере сиреневых птиц, учила их танцевать и неожиданно встретила любимого. Смутно помнится, словно то был волшебный сон, что мы уже любили друг друга. Давно это было. Давным- давно и в какой-то исчезнувшей Вселенной. Страстная и горькая была эта любовь. И вот новая встреча, и ничто не мешало нашему счастью. О, земная жизнь! Какая жгучая радость, какое упоение! Но, как у всех людей, пришла расплата: неизбежное старение, болезни… Но самое страшное — войны, мятежи, пытки каленым железом…
Аннабель Ли вздрогнула и с застывшим ужасом в глазах замолкла.
— Ну а потом? — торопили русалки. — Что было потом?
— К счастью, я скоро умерла, — вздохнув, продолжала Аннабель Ли. — Сбросила я бремя несчастной и так люто страдающей материи и вернулась в сказку, в свою вечную юность. Покинула я страшную планету Счастливую и многие годы космической феей ходила по цветущим звездным полям. Заскучала. И вот я снова на своем родном озере.
— Навсегда? — В глазах русалок промелькнул страх: неужели опять покинет их?
— Навсегда.
— Ур-ра! — закричали русалки и ушли со своей королевой на водную гладь, закружились в веселом танце.
«Им-то хорошо, — позавидовал я. — У них своя жизнь, они — сказка. И даже Аннабель Ли после недолгой и очень невеселой жизни вернулась в свою сказку, словно в родной дом. А я кто? Где мой дом?»
И столько неуютных, тоскливых и смутных мыслей навалилось на меня, что я, желая обдумать их, полетел в космическую тьму к своему камню-кораблю.
Что за чертовщина! Прошло много лет, а Старпом все еще на камне. Еще издали увидел я, как он вставал, в глубокой задумчивости ходил по «палубе» и снова усаживался. Навечно он поселился здесь, что ли?
В досаде я вернулся на планету, высоко в горах нашел удобный скалистый выступ, сел и задумался о своем космическом сиротстве. Кто же я, в конце концов? И не сказка, и не совсем человек. Лишь ненадолго вхожу я в материальное тело, в этот мимолетный страдающий ковчег духа. Духа? Вот тут-то главная закавыка. Временами кажется, что никакого духа нет, что это выдумка земных мыслителей, которых я начитался на блаженной планете, под счастливыми облаками. Тогда что же такое мои кратковременные земные жизни и мое нынешнее состояние, мое бестелесное бессмертное «Я»? Сон? Метафизический обман? А что, если?..
Страшная мысль так оглушила меня, что я вскочил и подобно Старпому начал метаться, ходить… Однако не по ровной и гладкой «палубе» камня-корабля, как Старпом, а по горам, по снежным вершинам. А что, если я — выдумка? Вот выдумал меня хотя бы тот же поэт в деревенской тиши, сочинил легенду о космическом скитальце, который, пройдя через мертвую Вселенную, через Большой Взрыв и массу других занятных приключений, вернулся на Землю и бродит с дудочкой в руках, воображая при этом, что поступает по собственной воле.
Свобода воли… Какая-то смутная, недозревшая мысль тревожила меня, не давала покоя. Желая додумать ее, я спустился со снежной вершины, хотел присесть на облюбованный мной камень и замер… Камень! Вспомнились вдруг слова Спинозы в одном из его частных писем: «Если одарить камень сознанием, то он, будучи брошен, воображал бы, что летит по собственной воле». А что, если я такой же брошенный сочини телем камень, неукоснительно следующий всем сюжетным ходам легенды и воображающий, что все вокруг происходит по его собственной воле? Я камень… Не камень Сизифа, как Старпом, а камень Спинозы.
Уничтоженный, подавленный страшной догадкой, я снялся с планеты и полетел к Старпому. Может, у него найду утешение? Все-таки сильная личность. Не я.
Вот и камень-корабль. Старпом, сидящий на «корме». Я притаился за выступом на другом конце камня. Вот подожду немного, соберусь с мыслями и тогда пойду к своему мучителю и собрату.
И вдруг — на тебе! Здесь, в пустоте, в немыслимой дали от населенных миров возникла обыкновенная сельская дорога — пыльная, с ухабами, но по-домашнему уютная, невыразимо притягательная. В мире физическом ее, конечно, нет. Эта бестелесная дорога — проекция памяти или мечта такого же бестелесного существа, как я. Но чья мечта? Кто творец удивительной дороги? А вот и он: из-за поворота вышел старец, обутый в лапти, подпоясанный бечевкой. В руке у него посох, а за плечами котомка. Старец подошел к камню-астероиду и остановился. Старпом поднял голову, а старец шагнул к нему и присел рядом.
— Вот и отдохнуть можно. Умаялся я, — молвил старец, вытирая пот со лба. — Жарко.
— Ты кто? — усмехнулся Старпом. — Странствующий богомолец?
— Считай что итак, милый. Хожу по святым местам. Где я только не побывал, чего только не повидал. Сейчас я из сельской церквушки. Потолкался в народе, послушал… Где же она, церквушка? — Вглядываясь в пустоту, дед козырьком приложил ладонь к глазам, словно закрываясь от яркого света, и вздохнул. — Потерял ту деревеньку. Потерял.
Старец развязал котомку, аккуратно расстелил на камне тряпицу и разложил огурцы, помидоры, сало, краюху хлеба.
— Откушай, милый, — предложил он и потер руки, предвкушая трапезу.
— Не хочется, дедушка.
— Думы одолевают? — участливо спросил старец и, окинув взглядом парадную форму с аксельбантами, добродушно усмехнулся. — Видать, из господ. Потешил свою душеньку, поиздевался над простым людом. Ох, грехи наши, грехи…
— Нет, дедуля. Не тешился я и не издевался, а сам мучался. — Старпом улыбнулся, оттаял душой. — Да, помучался я на своем веку, да и других помучал, по-зверствовал. Хотел правды добиться вот у этого дьявола. — Старпом махнул рукой в пространство.
— Правды надо искать не у дьявола, а у Бога.
— Э, дед. Нет никакого Бога. Был бы он, был бы и смысл во всей этой кутерьме. — Снова жест в сторону далеких галактик.
— Есть смысл, милый. Есть.
— У этой великой бессмыслицы? Очнись, дед.
— Великая бессмыслица, — недовольно пробурчал дед. — Возьмем мою палку. У нее два конца. Но попробуем у палки отсечь один конец. — Старец положил свой посох на траву и сделал жест ладонью, будто топором рассек его пополам. — Отбросим один конец. Но вот беда: в оставшейся половине опять два конца. Рубанем еще раз — и опять же в оставшейся коротышке два конца. И так до бесконечности.
— К чему ты это? — Старпом с любопытством посмотрел на деда.
— К тому, что у этой, как ты говоришь, кутерьмы, два конца. У палки всегда два конца, так и у этой видимой великой бессмыслицы есть невидимый великий смысл. Мы же видим только один конец палки.
— Видимость невидимого! — воскликнул Старпом. — Странно, я где-то уже слышал эти слова. Но где он, этот невидимый конец? Где великий смысл?
— Торопыга, — рассмеялся старец. — Я вот веками странствую, ищу и не нахожу. Случилось даже, притаившись невидимкой, как-то послушать ученых. Смехота! Шумят, спорят, перебивают друг друга. У каждого свое и непонятное. Нет, проще и понятнее народ с его думами и церквушками, а последнее время я похаживаю по святым местам. Может быть, там найду хоть крохотный намек, хоть обломочек правды?
— Однако ты, дед, преинтересный тип, — улыбнулся Старпом. — Вот что, дедуля. Собирай свою котомку и пойдем по святым местам. Ты Бога искать — невидимый конец, а я дьявола — конец видимый. Но и он прячется, негодяй. Прячется. — Старпом оживился, вместе с дедом ступил на дорогу, но вернулся и сел на прежнее место. — Иди, дед, один. Надумаю — догоню. Не поймешь ты меня. Я и сам не пойму: Бог во мне сидит или дьявол?
Старец постоял немного, с грустью посмотрел на Старпома, потом повернулся и пошел, вздымая пыль.
