похоже, мы тут на прицеле.
— Это мы! — крикнул Зябликов и, не найдя, как лучше объяснить, представился так: — Мы из городского суда. Отдайте нам присяжную, нам тут побоище не нужно.
— Ри! — вступил наконец и Журналист. — Ты здесь? С тобой все в порядке?
— Да, Кузя! — крикнула она, тоже подходя к окну. — Со мной все хорошо, он мне ничего плохого не сделал. Не трогайте его!
— Что делать будем, хозяин? — спросил из темноты бывший десантник, которого Мурат назвал Васей. Он был, в общем, доволен, что решение теперь придется принимать не ему, хотя чувствовалось, что, в принципе, у него был готов и какой-то план обороны.
— Сейчас мы тут посоветуемся, — сказал Мурат и посмотрел на Ри.
Она поняла по его взгляду, что он не боится за себя. И за присяжных тоже бояться было уже нечего. Было просто невозможно, чтобы кто-то из людей Мурата выстрелил сейчас в Майора: Майор и Журналист были ее друзья, и они были под ее защитой, хотя они думали, что это они приехали спасать ее.
— Я пойду? — сказала Ри, делая движение, чтобы поцеловать его на прощание хотя бы в щеку, но он уклонился и сказал:
— Нет уж, пусть зайдут, раз приехали, — и Мурат крикнул вниз: — Вася, открой им ворота! Двоим.
Однако, когда ворота открылись, еще один человек, что-то быстро скомандовав в черные кусты, тоже проскользнул к дому, подняв, впрочем, руки, чтобы было видно, что он идет без оружия. Дело было сделано, Зябликов был Коле-Кольту тут уж больше не командир, а ему следовало позаботиться и о собственных интересах. Так они и вошли в гостиную втроем: Журналист с хвостом, хромой Майор в свитере Анны Петровны и квадратный человечек в камуфляжной форме с таким лицом, с каким в деревне приходят на танцы, когда за пазухой нож, — а бывший лейтенант Вася остался снаружи.
— Э, да ты чечен! — весело сказал Кольт, которому Мурат ответил только одним ледяным взглядом и молчанием.
— Так это же адвокат, — сказал Журналист, жевавший жвачку, — Здравствуйте, господин адвокат, я же вам, кажется, за что-то еще должен.
— Он балкарец, — сказала Ри. — Старшина, кто этот человек с вами?
— Это Коля, он нормальный парень, — сказал Зябликов, — Ну а что бы ты хотела и вы, Мурат, или как вас там? Кто бы нас сюда пустил, если бы мы приехали вдвоем, разве не так?
— Так, — сказал Мурат.
— Он мне ничего плохого не сделал, — еще раз сказала Ри, обращаясь почему-то не к Старшине, а больше к Журналисту.
— Да я уж вижу, — сказал Кольт. — На заложницу ты не похожа, мне ведь тоже и заложников случалось освобождать. Но мы даром, что ли, как по тревоге, ехали вон откуда ночью? Как-то надо компенсировать наши расходы, даже если он и не чечен. И не только наши. — Он уже по-хозяйски ходил по гостиной и щупал ковер. — Вон и майора ты обидел, и друга его, короче, их всех, и девушку. Как насчет заплатить, чечен? У меня там ребята бойкие за забором сидят, им даже чечены рассказывали, где у них деньги лежат.
Было видно, что Кольту очень охота подраться — наверное, в Тудоеве ему было уже не с кем — или, в самом крайнем случае, денег, а так он не уедет. Старшина и Кузякин смотрели на Ри, как будто это она была тут хозяйка и речь теперь шла о ее деньгах.
— Ну ты же сказал, что мы с тобой вместе заработали денег за это дело, Мурат, — сказала Ри, — Значит, мы можем заплатить, ну так и давай заплатим.
— Хорошо, — подумав, сказал Мурат. — Пусть будет так, если ты решила с ними, а не со мной. Но, честное слово, я не понимаю, зачем тебе все это надо, Ри.
— А ты и не поймешь, Мурат, — сказала она. — Извини, конечно.
— Ну почему уж не пойму, — сказал он. — Но я бы лучше понял, если бы ты была мужчиной. А ты женщина. Женщины — они другие, это не их дела.
Журналист смотрел на него с интересом и жевал жвачку.
— Я присяжная, — сказала Ри, — Я буду женщина, когда кончится это чертово дело, вот тогда мы и посмотрим, а сейчас я присяжная.
— Нам в десять надо быть в суде, — сказал Зябликов. — А сейчас три. Надо ехать. Решайте все вопросы с Кольтом, а мы поехали. Пусть нас пропустят.
— Сейчас, — сказал Мурат. — Позвони мне, как там все сложится, Ри.
— А я останусь, — сказал Кольт, — Мы же еще не договорили. — Он повернулся к Зябликову, который смотрел на него с сомнением: — Вы езжайте, а мы тут еще потолкуем. И ты не волнуйся, заложница, суди спокойно, мы с чеченом обо всем мирно договоримся, он же говорит, что он балкарец, значит, все будет, как в аптеке. Мы, если кому останемся должны, потом из Тудоева пришлем.
Четверг, 3 августа, 10.30
— Ну что там, собрались они? — спросил Виктор Викторович у секретарши Оли.
— Нет еще, Виктор Викторович. Нет Кузякина и Огурцовой, и Старшины нет.
Он посмотрел на часы, на телеграмму из Алма-Аты, которую сразу же снова убрал в стол, и подошел чуть ближе к двери в зал, чтобы взглянуть, что там. Лудов сидел в аквариуме с закрытыми глазами, только едва заметно покачиваясь, но было ясно, что китайские медитации уже не спасают его от отчаяния, ему приходилось, делая усилия, шевелить губами, и он был похож теперь на рыбу, хватающую ртом на берегу бесполезный воздух вместо спасительной воды. Елена Львовна Кац уже не всплескивала руками, она утопила в них лицо. Прокурорша почему-то очень беспокоилась, но явно ничего не знала, а вот Виктория Эммануиловна была спокойна и, пожалуй, знала, и не очень старалась это скрывать. Присяжные, впрочем, даже и не выглядывали из своей комнаты, сидели там, как будто их и не было, как пчелы в дождь.
— Странно все-таки, что нет сразу троих, — задумчиво сказал Виктор Викторович Оле и вышел в зал, чтобы спросить у остальных: — Уважаемые стороны, у нас сегодня не пришло сразу трое присяжных, никто из них не звонил. Я не думаю, что удастся быстро узнать, в чем дело. Может быть, мы объявим перерыв до завтра?
— Я против, — сказал Лудов из аквариума, даже не открыв глаз.
— Надо учесть мнение подсудимого и подождать еще немного, — сказала Лисичка, не вставая, потому что это была еще неофициальная часть. — Если не придут до двенадцати, тогда, конечно, можно и перерыв. А можно и ставить вопрос о новой коллегии. Тем более что присяжной Огурцовой нет уже второй день.
Мурат ей не звонил, следовательно, все было в порядке, а может быть, они сейчас уже летели в Алма-Ату, и он не мог позвонить с борта самолета.
В тишине они услышали из фойе характерный скрип ноги Старшины, и, как по команде, все повернулись к двери. Зябликов вошел первым, за ним шла Ри, рот которой сегодня не был накрашен, как обычно, а потому уже и не казался таким порочным, и наконец, Журналист, который шел медленно, замыкая эту колонну, жевал резинку и смотрел на Лисичку в упор. Все трое выглядели усталыми, мужчины были небриты. Но они пришли и прошли в комнату для присяжных в полной тишине. Эту тишину нарушил смех, все повернулись и увидели, что у себя в аквариуме смеется подсудимый. Смех был не истерический и не громкий, не акцентированный, а просто от души и с облегчением.
— Какой все-таки красивый свитер, Анна Петровна! — нарушила тишину в комнате присяжных преподавательница сольфеджио, — Я никогда ничего лучше не видела.
— Ну, зовите их, Оля, — сказал судья в зале, поворачиваясь спиной. — Пусть садятся, а я пойду хотя бы выкурю сигарету.
Они победили. Нет, они все-таки победили, что бы там ни говорила про них Марья Петровна, и, если бы дело было в Саратове, он бы просто распорядился повесить у себя в кабинете фотографию и специальную доску с их именами. Но дело-то ведь было не в Саратове.
Он потушил сигарету в горшке с цветком, уже полным окурков; он каждый раз думал, что уж эта сигарета последняя, и все не хотел заводить себе пепельницу. Он надел мантию и вышел в зал, где уже сидели присяжные.
— Я обязан спросить, — начал Виктор Викторович, — не было ли за время перерыва со стороны кого-либо попыток оказать на кого-либо из вас давление. Нет?
В их ответе никто и не сомневался.
— Ну что же, Эльвира Витальевна, вам там сколько еще надо?..
Прокурорша, совершенно выбитая из колеи, до такой степени, что даже ее бюст тоже как бы поник, начала, сбиваясь, перечислять доказательства из дела, путая тома и страницы, но никто ее уже и не слушал, даже секретарша Оля. Лудов из клетки смотрел на присяжных так, как будто старался навсегда запомнить их лица, Лисичка тоже рассматривала их, но по-другому, как будто в недоумении, а сами присяжные теперь глядели прямо перед собой в пространство, как солдаты, застывшие в строю, и кто из них о чем думал, было никому не понятно. А каждый из них, может быть, думал об одном и том же: кто же из них завтра не придет.
Пятница, 4 августа, 11.30
На следующее утро все уже закончилось очень буднично. Просто они сосчитали друг друга последний раз и поняли, что среди них нет Фотолюбителя. Ну, Рыбкин так Рыбкин, какая, в общем, разница, и только у Аллы были такие глаза, как будто она в чем-то виновата, хотя она, конечно, не была виновата ни в чем.
А вот и секретарша Оля заглянула, вертя брелком, и поманила Старшину. Сегодня он был в обычной своей рубашке, без свитера. Он вышел из комнаты присяжных и, проскрипев ногой по залу мимо прокурорши, Лисички и адвокатессы, вошел к судье деловито, как приходят просто за повесткой.
— Сейчас звонили из больницы, — сказал судья, стоя боком и глядя в окно, из которого, оказывается, тоже открывался вид на трамвайные пути, как и из одного из окон в комнате присяжных, — Сегодня ночью Рыбкина по «скорой» забрали с сердечным приступом. Предынфарктное состояние у него, это уже не на два дня. В общем…
— Да ясно все, — сказал Зябликов. Ведь было ясно, что они уже победили и один
