— Секретничаешь! — кивнул на листки Митя.
Александр недовольно поморщился.
— А тебе что?
— Ничего...
— О чем хотел спросить?
— Тебе, я вижу, некогда...
— Поздно уже.
— Да, тебе ж всегда некогда!
Митя видел, что разговор начинается совсем не в том тоне, как ему хотелось. Но дело само собой так поворачивалось, и он уже не мог остановиться.
— Тебе вообще всю жизнь некогда поговорить со мной по-людски!
Александр удивленно поднял брови.
— О чем?
Подавшись вперед, в упор глядя на Александра, Митя заговорил быстро, горячо:
— Нет, ты мне скажи, отчего все люди шкурники? Отчего каждый готов другого за полушку продать? Отчего никому верить нельзя? Ты же умный, студент, нелегальщину вот читаешь, полиция за тобой бегает... Объясни, отчего, если найдется один настоящий, честный, смелый человек, так он один и останется, и не жить ему на свете?..
— Ты что ж, все на свете уже изведал? — скрывая улыбку, спросил Александр.
— Кое-что повидал в жизни! — хмуро и с горечью сказал Митя. — А ты по-прежнему за маленького меня считаешь?
— Если ты все на свете знаешь, если больше никому и ничему не веришь, — серьезно проговорил Александр, — зачем же меня спрашивать?
— Потому что нельзя этого терпеть больше! — вскричал Митя, вскакивая и сжимая кулаки, будто сейчас же собираясь драться. — Потому что тогда и жить незачем! Потому что, если это все не перевернуть, не распотрошить к свиньям, если человека не сделать человеком, так тогда, тогда... я не знаю, что тогда... взорвать все к черту!
Александр сощурился, глядя на Митю, словно впервые видя его.
В легкой стройной фигуре брата что-то напоминало молодого лося, вероятно, вот эта горделиво закинутая голова с горящими глазами, с раздувающимися ноздрями тонкого носа.
— Ну, братик, ты и вправду вырос, — пробормотал Александр. И вдруг, будто что-то изнутри толкнуло его в грудь, он стремительно поднялся, подошел к Мите и крепко обнял его за плечи. Они посмотрели друг другу в глаза и рассмеялись и сразу почувствовали себя братьями, впервые, может быть, в жизни.
— А ну давай садись, рассказывай! — Александр за рукав потянул Митю к постели, усадил рядом с собой. И Митя рассказал ему все — о себе, о Петре, о гимназии, о Тае. Только о поляке ничего не сказал. Может быть, оттого, что это было главным поводом для разговора. Александр говорил с ним, как с равным, будто многое уясняя и для себя, будто советуясь с братом. Беседа их текла сбивчиво, прерывалась повторениями и отвлечениями, но главное совершалось — они сближались.
— Люди... — задумчиво говорил Александр, облокотившись на колени и сцепив пальцы рук, — хороших людей много, их больше, чем ты думаешь. А то плохое, что в них есть, создано условиями, в которых они живут. Твой Петр воображал, что можно одним выстрелом все переделать. Глупости! Кроме вреда, ничего не будет. Ты даже не знаешь, сколько вреда это уже принесло. Он, действующий в одиночку, ничего не добившись, бесполезно погибая, только подрывает веру других, плоды нашей работы...
— Наша работа, мы... О ком ты говоришь?
Александр помолчал, потом четко, раздельно сказал:
— Митя, я принадлежу к партии рабочего класса — социал-демократической партии. Она действует уже много лет. И нелегальщина, которую я читаю, — решения съезда, обязательные для каждого из нас. Вот почему я говорю «мы».
— Много лет!.. И я ничего не знал! Искал революционеров, когда ты был рядом!..
Митя с удивлением смотрел на брата, открывая в нем нечто новое. Он никак не мог освоиться с этим новым: его брат — революционер, его брат, Шурка!.. А как же Петр, почему брат осудил его?
— Но ведь есть разные революционные партии. Какая же из них самая правильная? Самая настоящая?
— Чтобы понять, кто прав, тебе надо еще многое узнать. Да не мастер я рассказывать... Слышал ты, что есть-такое учение — марксизм?
— Слово это слышал. А что оно значит толком? Кто же мне расскажет, если не ты?
— Есть один человек... — нерешительно начал Александр. — Он скоро приедет. За этими вот решениями... Лучше, чем он, никто тебе не поможет. Я поговорю с товарищем Игнатом...
— Игнат?!
Мгновенно увидел Митя себя маленьким мальчиком в гостях у дяди и рядом доброго голубоглазого человека с копной светлых вьющихся волос. Игнат! Тот самый Игнат, который привез когда-то привет родителям от гимназиста Александра из Орла...
— Сведи меня с ним, Шура!
Все последующие дни Митя был молчалив, приходил из гимназии рано, до ужина сидел за книгами и ложился, едва темнело. Просыпался от того, что солнце согревало лицо. И первое мгновение в свежести весеннего утра с его птичьей трескотней — это первое мгновение было светлым, спокойным, безмятежным. Но тут же ударяла в грудь ноющая, тупая боль — Хрусталочка! И уже хотелось выть в отчаянии. Начинался новый мучительный день.
Однажды утром Александр зазвал Митю в столовую, шепнул:
— Игнат приехал.
Митя так и встрепенулся.
— Когда же, Шура?
— Может быть, сегодня.
Вечером Митя и Александр пришли на одну из центральных улиц Бежицы. Красный кирпичный дом с небольшим двориком прятался за высоким дощатым забором. Митя, как и все вокруг, знал, что там живет уважаемый в Бежице пожилой доктор со своей молодой женой.
Летними вечерами за оградой частенько шипел и гудел граммофон, и великий российский бас то рокотал о грозной ревности, то замирал в нежной любовной сладости, а то еще какой-нибудь итальянский тенор закатывался упоительной кантиленой. Рассказывали, что докторша очень любит своего доктора, ради него она ушла из богатой дворянской семьи. Митя представлял себе, что этот плотный человек в золотых очках дома — настоящий барин, перед которым трепещет его маленькая, похожая на девочку жена.
Александр вошел во двор не сразу: миновал ворота, оглядевшись по сторонам, завернул за угол и прошел к дому сзади, через узкую калитку в заборе.
Доктор встретил их в крошечной, заставленной передней, в которой еле поворачивалась его тучная фигура. Он пожал руку Александру, хлопнул по спине Митю, оглушительно загрохотал:
— Брат? Родной? Единоутробный? Дело! Валяйте сюда! — и втолкнул их в комнату, где стоял письменный стол, а стены были сплошь закрыты книжными полками. Дух захватывало от этого обилия книг, от манящих пестрых тисненых корешков. Александр чувствовал себя здесь привычно, взял с полки увесистый том, стал перелистывать. Почти тотчас воротился доктор. За ним неторопливо шел... Игнат! Митя узнал его добрые близорукие голубые глаза, копну светлых волнистых волос. Но лицо у Игната побледнело, щеки втянулись, он ссутулился, похудел. И одет был по-господски — в темно-серый костюм с крахмальным воротничком и аккуратно повязанным галстуком. Он приветливо улыбнулся Мите, и в улыбке просквозило что-то юношески застенчивое. Сжал Митину руку своей горячей сухой ладонью, близко сверху заглянул ему в глаза.
— Непостижимо вытянулся! — проговорил он то ли похохатывая, то ли покашливая. — И представьте, доктор, все ищет революционеров. Никак найти не может... Я ведь его во? каким коротышкой видел!
У Мити от радостного смущения даже слезы выступили — узнал, запомнил!
Все уселись.
— То, что Глуховцев соврал и расценки не повысил, рабочие узнают уже завтра по платежным
