Двенадцать

– Да, этого-то мне и надо. Старые добрые времена. – Белый Майк чувствует, как пейджер вибрирует у него в кармане. Наверно, это тот парень, который устраивает вечеринку в особняке неподалеку от Пятой авеню, в районе Девяностых улиц. – Мне пора.

4

Однажды, в середине осени, когда Белый Майк торговал уже серьезно, он поджидал клиента на Ист-Энд-авеню и увидел, как парень, куривший на пожарной лестнице, бросил вниз зажженную сигарету. Она упала прямо в открытый мусорный бак, набитый сухим картоном и газетами. Все это загорелось. Сначала в воздух поднимались лишь слабенькие завитки тонкого дыма, но потом огонь набрал силу, и вот уже стали скручиваться крал газет, и хлопал от нагретого воздуха гофрокартон. Потом языки пламени начали лизать металл, вверх взвился столб огня, и кромка бака покраснела. Ребята, стоявшие на пожарной лестнице, спустились на улицу. И принялись изображать бездомных, собравшихся вокруг костра.

Белый Майк смотрел на это и думал о «Чуме» Камю, о том, как город оказывается отрезан от мира чумой, и сначала, еще до людей, гибнут все крысы. Крысы выходят умирать на улицы Они дохнут в огромном количестве, и жителям приходится сгребать трупы крыс в огромные кучи и сжигать.

5

Хантер надевает наушники, глядя, как Белый Майк садится в такси. Ему хочется пройтись. Он думает про Нану, а потом ни о чем не думает. Может, вы и не знаете, что город становится намного приятнее ночью, когда прохладнее; от этого чувствуешь прилив новых сил, и воздух чище. Но сейчас снег валит все сильнее, и холодает. Хантер продолжает идти пешком. Он слушает Джеймса Тейлора. На углу Парк-авеню и Семьдесят девятой диск доигрывает до последней песни. Ему хочется, чтобы музыка играла до самых дверей его квартиры, поэтому он снова включает «Огонь и дождь» и устанавливает режим повторного воспроизведения. Хантер никому не признается, что слушает Джеймса Тейлора, но обман дается ему легко. Он подозревает, что все остальные тоже тайком слушают спокойную музыку.

«О сладких снах, о разбитых самолетах, лежащих на земле» – эти слова звучат, пока он проходит мимо швейцаров, которые кивают ему. Он жмет на кнопку вызова лифта и прислоняется к стене. Двери открываются, и он заходит, облокачивается на стенку лифта и глазеет на потолок. В середине стеклянного плафона имеется отверстие, в котором, как известно Хантеру, находится скрытая камера. Раньше он об этом не догадывался. Когда ему было одиннадцать, он однажды вытащил свой незрелый членик и стал размахивать им туда-сюда, по всему лифту, заставлял его трепыхаться у себя между ног и трахал воздух, еще не зная, что значит «трахнуть». Тогда он и сам понятия не имел, зачем это делает, и сейчас не может понять. Когда ему было пятнадцать, домоуправляющий показал ему видеозапись. «Я видел огонь…»

Хантер думает, что песня будет играть еще какое-то время после того, как он переступит порог квартиры. Ну и пусть.

Вот он уже дома; слышно, как в библиотеке работает телевизор, – показывают шоу, он не может сказать, какое именно. Он заходит: отец сидит там, пьет и грустит. Отец Хантера – крупный мужчина, выше сына; он всегда пьет и всегда печален. Как и мать. Так, по крайней мере, кажется Хантеру.

– Хантер, иди сюда, поговорим.

Хантер думает о том, что сейчас у отца в голове. Завтра он уезжает в Европу. Мать уже там. Они обязательно будут счастливы. Ведь так все и должно быть. Хантер выслушивает рассказ отца о том, как тот прилежно учился в пансионе, и как старательно потом занимался в Дартмуте, и как много ему до сих пор приходится работать. Кажется, он готов расплакаться. Хантер терпит, пока хватает сил, а потом говорит, что устал и хочет спать, и идет по коридору в свою комнату. Крови на одежде отец даже не заметил.

Хантер не раздеваясь ложится на кровать. Он знает, что не сможет уснуть, и просто прислушивается и выжидает, пока отец ляжет спать. Тогда он встает и тихо уходит. Ему хочется прогуляться. «И я видел дождь…» «Достал меня этот Джеймс Тейлор», – думает Хантер.

6

Нана живет на углу сто семнадцатой улицы и Третьей авеню. На Девяносто шестой начинается спуск в сторону Ист-Сайда, который заканчивается уже в Гарлеме. Еще минуту назад на Парк-авеню в дверях стояли швейцары, а возле домов – «ауди», и вот ты уже в Гарлеме[9] . Обычно первое, что ты видишь, дойдя по Третьей авеню до Девяносто шестой улицы, это протухшая кость жареного цыпленка. Нана терпеть не может эти места. Ему всегда гораздо приятнее отправляться в «Рек», чем возвращаться в свой район.

Он живет с матерью в квартире на восьмом этаже здания, Третья авеню, номер 2123, как раз за большой надписью «Добро пожаловать в жилищный комплекс Джефферсона». Нана идет по дорожке к входу, огибает угол здания, выходящего фасадом на улицу. Оно скрывает от взглядов прохожих металлические лесенки игровой площадки, на которую выходит дверь его дома. Нана поворачивает за угол, обдумывая, что сказать матери по поводу крови на одежде.

В дальнем конце дверного проема он видит двух мужчин. Пока он идет к двери, ему не различить как следует их лиц. Оба высокие, один стройный, а другой поплотнее, на обоих бесформенные куртки «Норт Фейс». Стройный – белый. «Странно», – думает Нана. Судя по всему, эти двое о чем-то договариваются. Нана делает шаг назад и прячется за угол, так, чтобы они его не видели, и наблюдает за происходящим.

– Ты, придурок хренов, ты сам употребляешь, – говорит толстый. Он очень зол, но при этом хладнокровен. «Злится не на шутку», – думает Нана. – А я тебя предупреждал, что нельзя использовать товар самому.

– Да нет же, послушай, – нервно бормочет белый тип.

– Отлично. Тогда гони деньги.

– Ладно, сейчас достану. – Белый лезет в карман, и Нана видит, что он весь напрягся. Толстяк это тоже заметил, потому что когда белый достает пистолет, такой маленький, серебристый, с блестящей перламутровой рукояткой, толстяк бьет белого кулаком. Тот, шатаясь, пятится.

Потом толстяк быстрым движением залезает в карман и внезапно наставляет на белого парня завернутый в полотенце пистолет. Толстый жмет на курок, и Нана вздрагивает от приглушенного выстрела, который эхом раздается по всему зданию. Полотенце загорается, и толстяк бросает его на землю, а белый в это время сползает по стене, оставляя за собой кровавый след, а из куртки летит во все стороны пух.

Нана бросается к лестнице, рассчитывая, что стрелявший направится в другую сторону, но толстяк оборачивается. Долю секунды Нана смотрит ему прямо в глаза (карие, с налитыми кровью желтоватыми белками) и тут же получает коленом по яйцам и падает на землю. Он корчится от боли и краем глаза замечает, что толстяк пятится к выходу. Нана пытается уползти вверх по лестнице. Ему хорошо видно тело убитого: тот парень еще совсем молодой. Бледный, волосы у него светлые, почти белые, а глаза так и застыли открытыми. Когда Нана пытается подняться, ботинок толстяка, которым тот хотел ударить его в висок, попадает ему в угол рта. Он снова падает на пол и больше уже ничего не видит, а толстяк быстро подбирает полотенце, оборачивает им оружие и стреляет в голову Наны. Потсам поворачивается к трупу белого и подбирает маленький серебристый пистолет.

7

Пока что каникулы проходят великолепно. Много вечеринок. На одну из них идет Сара Лудлоу со своей подругой. Шагают они осторожно, чтобы не замочить высокие сапожки на каблучках-гвоздиках от Джимми Шу в лужах слякоти. Сара роется в сумочке от Прада, которую получила в подарок на Рождество, ищет коробочку с пудрой. Ей хочется посмотреть на себя в зеркальце. На внешность Сары все обращают внимание.

Сара Лудлоу – самая популярная девчонка в школе (и другим до нее очень далеко). Как-то Крис, парень, к которому они сейчас идут, нарисовал график, где отразил, как курс акций на фондовой бирже, статус каждой девчонки, и Сара была на высоте. Ее линия на графике постоянно поднималась, тогда как остальные линии то и дело устремлялись вниз, подчиняясь прихотям «рынка» или отражая какие-нибудь поступки девочек. Когда этот график был в конце концов обнаружен (он был приклеен липкой лентой под плакатом с Бобом Марли в комнате отдыха для старших классов), девочки рассматривали его, как зачарованные. Чье-то самолюбие пострадало, кто-то заважничал, но никого особенно не удивило лидирующее положение Сары.