Констанций - это сама доброта и благочестие, и не забывай: ты находишься в его власти.
В наказание за дерзость епископ заставил меня четыре часа подряд читать вслух, но эффект получился обратный ожидаемому. Я усвоил только одно: Констанций истреблял свой род и при этом был добрым христианином; а если убийца может быть благочестивым христианином, значит, в этой религии что-то не так. Нет нужды объяснять, что я давно уже не считаю веру Констанция причиной его злодеяний, равно как и мои недостатки не следует связывать с эллинской верой, которую я исповедую! Но тогда я был еще ребенком; такое грубое противоречие запало мне в душу и не давало покоя.
В 340 году Евсевия возвели в сан епископа Константинопольского. С этого времени мы стали жить то в столице, то в Никомедии, но Константинополь нравился мне больше.
Будучи основан всего лишь за год до моего рождения, Константинополь пока еще не имеет истории, а живет только шумным настоящим, но, если верить предсказаниям авгуров, ему суждено блестящее будущее. Решив, по зрелом размышлении, перенести столицу Римской империи в древний Византии,Константин выстроил на месте старого города новый и назвал в свою честь (чего-чего, а скромности ему было не занимать!). Подобно большинству уроженцев Константинополя, я люблю бурлящую жизнь этого юного города. В воздухе столбом стоит пыль, пахнет известкой, на улицах гремят молотки, но эта сумятица не только не вызывает раздражения, наоборот, она бодрит. Город меняется не по дням, а по часам. В местах, которые я помню с детства, появились новые дома, новые улицы, новые площади… отрадно хотя бы здесь видеть, как нечто великое рождается, а не погибает!
Обычно в хорошую погоду Мардоний водил нас с Галлом гулять по городу. Мы называли эти прогулки 'охотой за статуями', так как Мардоний страстно любил классическую скульптуру и в поисках выдающихся произведений искусства был готов таскать нас с одного конца города на другой. Мы с ним, должно быть, осмотрели все десять тысяч бронзовых и мраморных статуй, которые Константин свез со всего света, чтобы украсить свою столицу. Эти кражи достойны безусловного осуждения (а разграбление эллинских храмов в особенности), но благодаря им в аркадах вдоль главной магистрали города - Средней улицы и в близлежащих кварталах собрано больше выдающихся скульптур, чем где-либо в мире, если не считать Рима.
Однажды, гуляя по городу, мы остановились возле галилейского склепа, что стоит невдалеке от Ипподрома. Мардоний возился с планом города, пытаясь выяснить, куда мы забрели, а мы с Галлом стали бросать осколки мрамора в стену недостроенного дома на другой стороне улицы. Детям всегда есть что бросать на улицах Константинополя, усеянных мраморной крошкой, щепками, битой черепицей: строители никогда не убирают за собой мусор.
- Ну вот, - сказал Мардоний, вглядываясь в план, - недалеко отсюда должна стоять знаменитая статуя Немезиды, изваянная Фидием, которую божественный Константин приобрел несколько лет назад. Считается, что это оригинал, хотя есть мнение, что это копия, но изготовленная в том же веке из паросского мрамора - стало быть, не испорченная римлянами.
Вдруг дверь склепа распахнулась. На улицу выбежали два старика, за которыми гнались по пятам не менее десятка монахов с палками в руках. Старики успели добежать лишь до аркады, где мы стояли. Здесь монахи нагнали их, сбили с ног и принялись избивать, вопя при этом: 'Вот тебе, еретик! Вот тебе, еретик!'
Потрясенный, я обернулся к Мардонию:
- За что бьют этих стариков?
- За то, что они еретики, - вздохнул Мардоний.
- А, богомерзкие никейцы? - спросил Галл. Будучи старше меня, он уже разбирался в суевериях нашего нового мира.
- Боюсь, что так. Пойдемте отсюда, дети.
Но меня терзало любопытство, и я спросил, кто же такие эти никейцы.
- Обманутые глупцы. Они думают, будто Иисус и Бог - одно и то же…
- Хотя всякому известно, что они лишь подобны друг другу, - вставил Галл.
- Вот именно. Так учит пресвитер Арий. Ваш божественный брат - император Констанций высоко его ценил.
- Они отравили пресвитера Ария, - распалял себя Галл. С криком: 'Еретики! Убийцы!' - он подобрал с земли камень, с силой швырнул его в одного из стариков и, к несчастью, попал. Монахи прервали свою дружную работу и стали хвалить Галла за меткость, Мардоний же пришел в ярость, но лишь из-за того, что мой брат нарушил правила приличия.
Галл! - воскликнул он, как следует встряхивая моего брата. - Ты наследник престола, а не уличный мальчишка! - И, схватив нас за руки, поспешил увести прочь. Нет нужды говорить - всё увиденное меня остро заинтересовало.
- Но какой может быть вред от этих стариков? - спросил я.
- Какой вред? Да они убили пресвитера Ария! - Галл так весь и светился благочестием.
- Вот эти двое? Они его убили?
- Нет, - ответил Мардоний, - но они последователи епископа Афанасия…
- Худшего еретика, чем он, свет не видывал! - Галл всегда приходил в исступление, если вечно обуревавшую его жажду насилия удавалось оправдать высшими соображениями.
- …И говорят, семь лет тому назад, во время Вселенского Собора, Ария по приказу Афанасия отравили. За это ваш божественный дядя отправил Афанасия в ссылку. А теперь, Юлиан, я тебя прошу не то в сотый, не то в тысячный раз: прекрати грызть ногти.
Я перестал грызть ногти - привычка, от которой я окончательно не избавился до сего дня, - и спросил:
- Но разве все они не христиане? Разве они не верят в Иисуса и Новый Завет?
- Не верят! - заорал Галл.
- Верить-то верят, - оборвал его Мардоний. - И вообще они такие же христиане, как мы, только впали в ересь.
Даже в детстве я умел достаточно логично мыслить:
- Но раз они такие же христиане, как мы, то вместо того чтобы с ними драться, мы должны подставить им другую щеку, а убивать вообще нельзя, ведь Иисус нас учит…
- Боюсь, это все не так просто, - ответил Мардоний.
Но все было как раз просто донельзя. Даже ребенку видно несоответствие между словами галилеян и их делами. Приверженцев религии смирения и братства, которые то и дело убивают тех, кто с ними в чем-то не согласен, можно назвать, в лучшем случае, лицемерами. Конечно, мои записки очень бы выиграли, заяви я, что в ту самую минуту перестал быть галилеянином, но это, к сожалению, будет ложью. То, что я увидел, меня озадачило, но я все еще верил в Назарея, и прошло еще немало лет, прежде чем я окончательно отрекся от этой веры. И все же сегодня, оглядываясь на прожитое, я полагаю, что первые оковы слетели с моей души в тот день, когда я увидел на улице монахов, которые преследовали двух несчастных стариков.
В детстве меня увозили на лето из города в Вифинию, в небольшое поместье всего в двух милях от моря, принадлежавшее моей бабке с материнской стороны. Сразу за домом там был невысокий холм, с вершины которого открывался чудесный вид на Мраморное море, а далеко-далеко на горизонте, к северу, можно было даже разглядеть очертания башен Константинополя. Здесь я провел много часов за книгой и в мечтаниях.
Однажды днем жужжание пчел, запах чабреца и теплый морской воздух меня убаюкали; я заснул, и мне приснилось, будто из-за чего-то я поссорился с Галлом. Он погнался за мной, а я - от него. Чем дальше я бежал, тем шире становились мои шаги, и вот я уже поскакал, как олень. С каждым прыжком я поднимался все выше в воздух, и наконец я полетел, а люди внизу с удивлением смотрели, как я скользил над их головами, над полями, лесами, морем… Нет ничего приятнее детских снов, в которых мы летаем.
Так я парил, наслаждаясь свободой, и вдруг услышал, как кто-то зовет меня по имени. Я огляделся. Вокруг никого - только белые облака, голубое небо, темно-синее море. Я летел над Мраморным морем, и мне
