— У старика сейчас адская боль, он просто виду не подаёт. Понимаешь, у него то, что раньше называли «разрыв сердца». «Умер от разрыва сердца» — читал, наверное, такое.
Машина осветила окна фарами. «Специализированная скорая помощь», — прочитал Максим. Вошли два санитара с носилками.
— Не поеду, — снова повторил смотритель.
И Максим понимал, что выговаривает он эти слова с трудом.
— Да Максим здесь останется, ваш подшефный, — вдруг сказал доктор Семёнов. — Подежурит до девяти. А потом в школу. Останешься ведь? Не боишься?
Максим молча кивнул, хотя и почувствовал страх.
— А я с вами поеду, помогу в больнице, если что…
Старик больше не спорил.
Доктор Семёнов помог переложить Матвея Петровича на носилки.
Все они двинулись к выходу. Максим тихо шёл сзади.
У двери доктор Семёнов повернулся к нему, положил руку на плечо.
— Я тебе утром сюда позвоню. А ты мой телефон запиши. Мы ещё друг другу будем нужны.
Машина снова осветила фарами окна, развернулась и исчезла.
Максим остался во всём музее один.
Тревога
А в это время родители Максима не спали.
Сначала у них был день как день обычное воскресенье. Они привыкли, что сына их постоянно нет дома. Придёт из школы, поест, уроки сделает быстро и куда-то уходит. А если дома — то тихо сидит в углу и рисует карты с маршрутами путешествий или читает книги о полярных мореплавателях.
Родители при этом ссорились в своё удовольствие, Максима не замечали.
В воскресенье они хватились его за ужином.
— С утра не ел, и хоть бы что… Бродит где-то, — сказала мать. — А ты спокойно посвистываешь и никаких забот.
— От твоего обеда любой убежал бы суп горит, картошку пересолила, — ответил отец. — А заботы у меня есть. О новом проекте размышляю.
Так у них началась очередная, сороковая за этот день, мелкая ссора. О сыне они на время забыли.
Потом, когда на улице совсем стемнело, отец и мать забеспокоились всерьёз. — Он тебе не говорил, может, к кому на день рождения отправился? — спросил отец.
— Если родному отцу не сказал, почему он мне должен говорить? — ответила мать.
И впервые отец не стал с ней спорить.
Он надел пальто, вышел на улицу — про сто подышать свежим воздухом. На самом деле, он вглядывался во всех приближающихся: не сын ли это. Но сына не было.
Кремлёвские куранты пробили по радио полночь. Сын домой не пришёл.
— Надо что-то делать, — сказала мать. — Что ты сидишь сложа руки?
— Я думаю, подождём ещё полчаса и будем куда-нибудь звонить.
Они просидели эти полчаса друг против друга молча, часто оглядываясь на часы.
— Пойду звонить, — поднялся отец.
Ему было страшно произнести вслух названия учреждений — милиция, больница.
Мать тихо заплакала.
— А всё ты, всё ты, споришь со мной… Вот и создали ребенку ад, — сказала она сквозь слёзы.
— Да и ты хороша, — отец вздохнул, но продолжать не стал, а пошёл снова на улицу к телефону- автомату.
Следующий час он звонил то в милицию и больничные приёмные покои, то бегал домой — вдруг сын уже вернулся и пьёт дома чай.
Ни в милиции, ни в больницах о Максиме Михееве, мальчике двенадцати лет, не знали.
— С кем хоть он дружил, ты не помнишь? — спросил отец.
— Не знаю, — отвечала мать, по-прежнему плача. — Слышала от него про Олю Найдёнову, их посадили за одну парту.
К счастью, когда Максим учился ещё в первом классе, на первом родительском собрании его отец сидел рядом с отцом Оли Найдёновой. Настроение было тог да у родителей праздничное. Ещё бы — их дети уже выросли, уже в школу пошли. И отец Максима проводил отца Оли Найдёновой до самого дома с грифонами, а потом зашёл даже к ним на часок, по смотреть футбол по телевизору.
Память у отца Максима была отличная — стоило ему пройти самой запутанной дорогой хоть раз, он запоминал эту дорогу навсегда.
— Может, сходим к ним, вдруг они знают что-нибудь? — предложил он неуверенно.
И мать Максима не стала спорить.
Она только испуганно покачала головой:
— Поздно уже. Завтра всем на работу. О том, что-им завтра тоже на работу, они уже не думали. Они думали только о сыне.
Они посидели ещё около часа, напряжённо вслушиваясь в каждый звук на улице. Потом отец встал и сказал коротко:
— Одевайся, пошли.
И снова мать не стала спорить, а молча и быстро оделась.
Они шли по пустынной улице и впервые за двенадцать с лишним лет оба думали одинаково.
Конечно, она права, это я во всём виноват. Нет, чтобы сказать доброе слово, уступить, когда надо. А я только спорю по пустякам. Ребёнок должен любить семью. Его должно тянуть домой. А он, наоборот, от дома бегает. Создали ему ад. И тут же он поклялся себе: только бы найти сына! Лишь бы встретить его здоровым и невредимым! В семье начнётся новая жизнь, это от него — отца, мужчины — зависит мир и покой в семье.
Удивительно, но то же самое думала про себя мать.
Да, конечно, виновата она. Она женщина, мама. От неё должны идти по кой, ласка и хорошее настроение. Только бы нашёлся сын, и уж она сделает всё, чтобы семья жила по-новому.
Они поднялись на третий этаж и остановились у двери Найдёновых в нерешительности. Весь город давно спал.
Отец нажал на звонок. Нажал ещё раз и ещё…
Удивительная экскурсия
Оля крепко спала, когда её разбудила встревоженная мама. Яркий свет бил в глаза. В клетке ворочался Орлик и недовольно командовал:
— Койки катать, на молитву становиться!
— Оля, Оленька, проснись — повторяла мама, — родители Максима пришли.
Посреди комнаты на стульях сидели отец и мать Максима.
Оля ещё наполовину спала, когда вошла в комнату.
— Максим домой не вернулся, — сказал его отец. — Ты не знаешь, он, может, куда уехать собирался?
— Он не говорил. Мы из метро вышли вместе, а дальше я одна пошла.
Тут её стали спрашивать, куда они ездили и зачем.
И волей — неволей пришлось рассказать про Тарховку. Что они нашли Ивана Петровича, спутника капитана Палтусова, а его дневники хранятся в Музее Арктики, И точно такие же дневники лежат здесь, в сундуке.
Про всё это родители слушали с удивлением. Мама Максима даже перестала плакать и только ойкала от изумления.
— Может, он назад в Тарховку поехал к тому старику? — предположила она.
Оля отрицательно покачала головой. — Я пошла домой, а они все вместе по Владимирскому
