Однажды тов. Вевер, комендант санатория и заведующий совхозом, срубил на дрова сосну в парке, полагая, что эта сосна сухая. Тов. Ленин увидал, потребовал, чтобы составили акт, подлежит ли эта сосна действительно на сруб или срублена по небрежности. По выяснении было установлено, что сосна не сухая, а срублена по недосмотру тов. Вевера. Тогда тов. Ленин в несколько минут написал: 'подвергнуть тов. Вевера аресту на 1 месяц, 3 недели условно, 1 — отсидеть. В случае повторения тов. Вевер должен будет условные 3 недели отсидеть и быть удаленным со службы. Но, принимая во внимание, что в совхозе идет уборка полей, наказание отбыть т. Вевер должен будет в наиболее свободное время по усмотрению Подольского уездного исполкома'[253]. (Пишу на память, в выражениях имеются неточности, по существу же акт, написанный тов. Лениным, изложен правильно, подлинник, по всей вероятности, находится у товарища Беленького.) Тов. Вевер прибежал ко мне ни жив ни мертв и начал меня просить походатайствовать об отмене приговора. Тов. Вевер говорил: 'Легче год, два отсидеть, чем одну неделю по распоряжению тов. Ленина. Готов что угодно сделать, только чтобы не быть наказанным Лениным'. Как я ни доказывал тов. Ленину невиновность Вевера в данном случае и преданность его вообще, он в своем решении остался непреклонен, и Вевер отбыл свое наказание.
На IX съезде РКП, как известно, по целому ряду вопросов были разногласия, в частности были разногласия по вопросу о единоначалии и коллегиальности. Дело в следующем: с начала перехода власти к Советам во главе отделов Исполнительных комитетов Советов стояли коллегии из нескольких человек (три, пять, семь и больше); фабриками и заводами управляли тоже коллегии. Перед IX съездом РКП и на нем был поднят вопрос об упразднении коллегий, вместо них предлагали ставить одно лицо: заведующего, директора или начальника. Большинство членов украинской делегации, в которой участвовал и пишущий эти строки, были на съезде за коллегиальность. После IX съезда я был отозван с работы на Украине и получил отпуск, который и проводил в Горках, где тогда жил тов. Ленин. Признаюсь перед читателем, что от пережитого на IX съезде я себя чувствовал не особенно хорошо, не потому, конечно, что группа, защищавшая коллегиальность и вносившая предложения по другим вопросам, осталась на съезде в меньшинстве, а потому, как мне и товарищам тогда казалось, что предложения наши проваливались способами и приемами, недопустимыми внутри партии, принявшими характер личной травли (не место здесь, конечно, этот факт разбирать по существу, что было правильно и что нет, и рассказывать, какие наши предложения в той или другой форме были приняты и какие отклонены, не это нас интересует). И эти приемы, как мне тогда казалось, поощрялись тов. Лениным и Троцким. Вот этого-то я никак не мог понять и допустить, что мне, в свою очередь, дало возможность резко выступить против тов. Ленина. И поэтому именно IX съезд РКП оставил во мне некоторый осадок. Над этим я задумывался и размышлял, и, по-видимому, это не ускользнуло от проницательного взгляда тов. Ленина. Он был трогательно ко мне внимателен, часто заходил, рассматривал мои книжки, усиленно рекомендовал мне больше читать и что читать, но никогда не заговаривал о IX съезде. Однажды ходил я в большом раздумье по парку, и в моей голове проходили кинематографической лентой украинские события, IX съезд и прочее. Увлекся я этими размышлениями настолько, что не слыхал, как ко мне подошел тов. Ленин, взял меня за руку и вкрадчиво, шутливым тоном сказал: 'Все пройдет, не печальтесь'. — 'Это вы о чем?' — спрашиваю я его. 'А о том же, о чем вы так много думаете', — ответил он и сейчас же перевел разговор на другую тему: 'А как вы думаете насчет привлечения Брусилова? Остановим мы поляков? Они очень на нас прут'. Я высказал соображение, что и без Брусилова поляков мы разобьем, а вся эта история с Брусиловым затемняет международный характер нашей революции и смахивает на национальную защиту отечества. Тов. Ленин мне начал доказывать, что против польской буржуазии, в интересах же польского рабочего класса и мировой революции, почему же не использовать и националистические элементы. 'Не мы у них на службе, а они у нас, и это нисколько не противоречит коммунизму'.
Как-то приходит один из товарищей и говорит: 'Тов. Ленин приглашает всех купаться, идемте'. Все, конечно, вскакивают и бегут купаться. Я был увлечен какой-то книжкой, так и остался в гамаке ее читать. Немного прошло времени, не больше получаса, вдруг раздается голос тов. Ленина: 'Что же это такое, все купаются, а вы что же? Нехорошо, нехорошо нарушать компанию'. Я начал доказывать, что если и нарушил, то не со злостным намерением, а увлекся книжкою. 'А я думал, что вы опять не в настроении или заболели'. А затем Владимир Ильич перешел к разговору о дальнейшей моей работе, спрашивал, что я думаю делать, и о многом другом спрашивал и тут же сам делал несколько предложений; и те предложения, которые ему самому же не нравились и сделаны были им, пожалуй, больше для виду, он раскритиковывал. В конце концов усиленно стал советовать мне поехать в Петроград. Мысль эта ему, очевидно, очень понравилась, и поэтому он миллион доводов нашел за эту поездку и ни одного против. Он доказывал, что там широкий размах работы, пролетарский центр и что там будет лучше, чем на Украине.
В данной книжке не ставится целью хотя в малейшей степени охарактеризовать тов. Ленина как вождя величайшей из великих революций. Для современников, очевидно, эта работа не под силу или если под силу, то для очень немногих. Для себя подобную задачу я считаю вовсе не по плечу. В данной книжке я ставлю себе скромную цель осветить жизнь тов. Ленина в Горках, да и то не со всех ее сторон, хотя бы по той простой причине, что не все эти стороны были доступны для моих наблюдений. Я здесь касаюсь тех сторон жизни Владимира Ильича, с которыми мне приходилось сталкиваться большей частью вне дома, на прогулках и проч. А ведь большую часть времени и в Горках тов. Ленин проводил за работой, и об этой стороне жизни Владимира Ильича подробно могут рассказать только Надежда Константиновна и Марья Ильинична.
У нас, жителей Горок, было ложное представление о том, что тов. Ленин решает все вопросы мировой политики без больших колебаний и волнений. А однажды я убедился, что это не так. Это было во время польских событий. В одну из бессонных ночей, гуляя по парку, я наблюдал, как тов. Ленин долго, долго в темноте, то быстро бегая по большой открытой террасе, то останавливаясь на больший или меньший промежуток времени и вглядываясь в темноту, глубоко о чем-то задумывался. 'Вот уже часа два так ходит, — сообщил мне один товарищ из охраны, — все давно спят, а он ходит'.
А на второй день, бодрый и уверенный, как ни в чем не бывало тов. Ленин говорил о том, как мы поколотим поляков и поможем их пролетариям свергнуть буржуазию.
Больше мне приходилось встречаться с тов. Лениным вне Горок, на работе, чем в самих Горках. Часто приходилось безоговорочно выполнять его распоряжения, часто приходилось и спорить, а еще больше приходилось спрашивать советов и мнения Владимира Ильича по тому или иному вопросу. Об этом здесь говорить не время и не место, может быть, когда-либо придется в другой раз, но мне все-таки хотелось бы несколько таких моментов осветить и здесь.
Например, когда беседуешь с тов. Лениным по тому или другому вопросу, то он выпытывает у тебя все до мелочей; когда же спросишь, а как он на это смотрит, тов. Ленин не скажет прямо своего мнения, а выскажет несколько предположений, тут же их раскритикует и отвергнет, а когда поставишь вопрос в упор: 'Как же вы-то все-таки, Владимир Ильич, думаете по этому вопросу?' — 'А вот подождите до решения Центрального Комитета', — ответит он или: 'Я лично до решения Центрального Комитета ничего не могу сказать'. На каком-либо совещании или заседании он выслушает внимательно все стороны и, если что для него неясно, выспросит все до мельчайших подробностей и уже потом только высказывает свое мнение. У многих работников есть характерная черточка: сидит на собрании, иногда председательствует, многого не понимает, но спросить у спеца или у товарища, ниже себя стоящего, считает зазорным, конфузным; притворяется, что он все понимает, путает, комкает вопрос и в то же время нос дерет, что он — всезнайка. Тов. Ленин никогда не станет голосовать вопроса, пока он не выяснит его для себя во всех мельчайших подробностях. Характерно для тов. Ленина то, что он никогда не будет отстаивать сегодня, что отстаивал вчера, если он убедился в обратном.
Мне приходилось очень много сталкиваться с тов. Лениным по вопросу о главкизме. Ввиду того что Московский губисполком находился близко к центру, ему-то чаще других приходилось сталкиваться с главными управлениями (главки) промышленности и другими отраслями хозяйства, и Московскому губернскому исполкому первому пришлось начать борьбу со всеми отрицательными плохими сторонами главков. Мы боролись против того, чтобы главки хозяйничали на местах помимо губернских и городских Советов. Московский губисполком стоял за то, чтобы все местные отделы главков и посылаемые ими на места лица были бы подчинены местным властям и работали бы под их руководством.
Много по этому вопросу приходилось спорить с главками в Совнаркоме, и в частности с тов. Лениным.
