середину реки спасательный круг, затем два человека бросились вплавь на помощь Матвею. Однако он больше не появлялся над водой.
Передо мною оказалась Рената, которая держала на руках дрожащую от холода, подмокшую Лизоньку. Девочка была укутана в чью-то куртку. Волосы облепили лоб, как приставшие невзначай водоросли. Обе эти картинки: и тонущий Матвей, и Рената с вымокшим ребенком на руках – в какие-то секунды соединились в моем мозгу воедино, но тотчас распались на две. Девочка была целехонька, и слава богу! Мой взгляд вновь приковала вода. По-прежнему у реки суетились спасатели.
Я, сжав кулаки, наблюдала за их работой. Один уже прощупывал дно длинным шестом, другой быстро облачался в водолазное снаряжение. Но где, где же Матвей? Как в воду канул, пришло на ум кощунственное сравнение.
Его тело спасатели обнаружили чуть в стороне от причального спуска. Возможно, теряя силы, он пытался под водой доплыть до спуска, но промахнулся и ударился головой о подводную часть гранитного берега. Ударился и потерял сознание. И все же я не теряла надежды. Когда спасатели вытащили Матвея на набережную, я еще надеялась на чудо. Но искусственное дыхание не помогало, Матвей не приходил в себя.
Санитары понесли безжизненное тело к карете «Скорой помощи», врач на ходу делал какой-то укол. На миг я тоже лишилась чувств и медленно осела на гранитную набережную, у тумбы ограждения.
Я пришла в себя, когда носилки уже затолкали в машину. Санитары закрывали дверцы. Я вскочила и бросилась к Матвею. Но толпа стояла слишком плотно, и я потеряла драгоценные секунды, расчищая себе путь. Меня окутало синеватое облако выхлопного газа отъезжающей машины. Я замахала руками, но машина быстро набирала ход и скоро исчезла из вида. Рядом вновь оказались Рената с девочкой. Волосы у Лизоньки подсохли и завивались легкомысленными колечками над ушами. Пока пытались помочь Матвею, до меня доносились слова о том, как он спасал девочку, но сознание не удержало подробностей. Мы с Ренатой взяли Лизу за руки и поплелись домой. Рената снова пересказывала ужасную историю. Я машинально переставляла ноги. Надо позаботиться о девочке – Матвеем займутся в больнице. Разум подсказывал, что Матвея больше нет, но сердце не желало смириться с потерей и питало надежды.
Лиза, виновато потупившись, чинно следовала между нами. Да, именно Лиза оказалась виновницей трагедии. После уроков она не стала, как ей было наказано, дожидаться Матвея в школьном скверике (он, как нарочно, опоздал к звонку), а убежала с ребятами к реке. У спуска дети увидели покачивающуюся на воде дверь, и двое мальчишек тотчас прыгнули на нее, как на плот. Лиза прыгнула следом. Едва ли не сразу после ее прыжка дверь накренилась, и дети плюхнулись в воду. Мальчишки вскоре самостоятельно выкарабкались на берег, благо их плавсредство не успело отплыть далеко. Лишь Лиза, испуганно вцепившись слабыми ручонками в край двери, беспомощно бултыхала ногами в воде. Дверь медленно удалялась от края причала, а Лиза из последних сил держала над водой свою головку и орала что есть мочи. В этот момент на набережной и появился Матвей, узнавший от ребят, где играет Лиза. Оценив обстановку, он тремя прыжками оказался у края воды, ловко зацепил дверь палкой за железную ручку-скобу и притянул ее к берегу. Но Лиза уже скрылась под водой. Матвей, скинув ботинки, нырнул в воду и, к счастью, мгновенно поймал маленькое тельце девочки. Он сумел подпихнуть девочку на дверь, но сам выбраться не смог. Лизу благополучно доставили на берег подоспевшие на помощь взрослые, а Матвея течение уносило в сторону от спасительного причала и даже от двери.
Я переодела Лизу во все сухое, напоила чаем. Я должна была тотчас позвонить в больницу – Рената узнала у шофера, куда повезут Матвея, – но я оттягивала этот момент. Наконец набрала по справочнику номер и услышала то, чего боялась услышать: «Сомов-Извольский умер, не приходя в сознание».
Для спасенной Матвеем Лизы следующий день стал обычным школьным днем – мы побоялись сообщить ей о смерти папы. Для меня он превратился в хождения по лабиринту похоронных инстанций.
Похороны выпадали на дату открытия выставки. Конечно, все дела в галерее для меня потеряли смысл. Потому я решила не переносить похороны: в тот или иной день я все равно была бы не в состоянии присутствовать на вернисаже и строить счастливое лицо. И открытие выставки переносить не представлялось возможным: реклама, развешанная по всему городу, уже сообщала о дне премьеры. Пришлось все хлопоты, связанные с открытием вернисажа, переложить на плечи старенького скульптора Шиманского. Рената, как и Татьяна, эти дни была безотлучно со мной, взяв на себя попутно и заботы о девочке. В день похорон мы сообщили ей правду.
Около свежевырытой могилы священник отпевал Матвея. Соответствующее случаю облачение, икона, большой крест придавали его осанистой фигуре дополнительную торжественность. У могилы нас было немного: трое женщин и двое мужчин: мой брат Шурик и брат Матвея по вере, недавний свидетель нашего венчания. Распорядись Матвей сам своими похоронами, он бы тоже отказался от пышной церемонии. Однажды мы с ним оказались в церкви в момент отпевания неизвестного: дубовый гроб, белые орхидеи, толпа провожающих. Помнится, Матвей, покачав головой, произнес:
– Грехи орхидеями не прикроешь. По мне, так лучше в плащанице быть похороненным.
– Не слишком ли скромен? – не удержалась я от иронии от его явственного намека на Иисуса.
– Не смейся. Уход из жизни так же важен, как и наше появление в этом мире.
Теперь, вспомнив тот разговор, я почти выполнила волю Матвея. Он был облачен в светлый полотняный костюм, а к ногам его мы положили скромные лиловые астры – вестники российской осени. Мы хоронили Матвея на старинном питерском кладбище, рядом с его бабушкой, почившей в советской России старой аристократкой. Матвей нес в себе крупицы дворянского света, но был отодвинут на обочину шеренгами нового поколения. Воспитанный на идеалах ушедшего времени, мальчик не смог соответствовать жестким требованиям жизни. Он стал маргиналом – человеком без положения, без званий.
Шелестящая на ветру листва вторила речитативу священнослужителя. По моим щекам катились слезы, но мне было неловко вытирать их – в левой руке я держала свечу, правой прикрывала ее от ветра. Вслед за священником я осеняла себя крестом, шепча слова прощания. Наконец, мне позволили подойти к гробу, прикоснуться к телу Матвея. Я припала губами к холодному лбу, чувствуя внутри себя давящую пустоту. Следом подошли остальные. И вот – последний взгляд на лицо Матвея. Оно было сейчас абсолютно незнакомым. Возможно, таким был Матвей в молодости – просветленным, спокойным, с налетом аристократизма и благородства. Затем на гроб поставили крышку и медленно опустили его в могилу. Градом посыпались первые комья земли, стукнулись о сухое дерево. Вскоре над могилой вырос небольшой холмик. И только тогда я разрыдалась в полную силу. Шурик и Татьяна, поддерживая меня под руки, повели к машине. Второй раз в своей жизни я овдовела, прожив в новом браке, как и в предыдущем, всего несколько месяцев. Будто злой рок лишал меня покойной, безмятежной жизни, подталкивая к чему-то невозможному.
– Теперь домой или?.. – почему-то неуверенно спросила Рената.
Я вспомнила, что в эти часы уже открылась наша выставка. Может, она имела в виду ее – сейчас самое оживленное время. Пришли знакомые художники, критики, журналисты. Однако вся эта кутерьма, так подчеркивающая торжество жизни, мне совсем некстати, как включенный не вовремя телевизор. Разумеется, мы ехали домой, где нас ожидал поминальный стол. Проезжая мимо галереи, я бросила в ее сторону непроизвольный взгляд: нормалисты выносили из особняка и загружали в машину свой компьютерно-офисный скарб. Не нашли иного времени для переезда! В галерее торжество, открытие новой выставки, а они путаются под ногами. Но вмешиваться в эту суету я не стала.
Подруга Татьяны, ответственная за поминки, к нашему приходу закончила все приготовления. Лиза, одетая в темно-синее платьице с белым кружевным воротничком, сосредоточенно выставляла на стол последние мелочи – соль, салфетки, горчицу. Девочка понимала, что из-за ее шалостей погиб любимый ею папа Матвей и по-детски тяжело переживала случившееся. Столкновение со смертью всегда пугает своей непонятностью и безысходностью, особенно впервые. Как все это отразится на Лизиной и без того шаткой психике, неизвестно. Я и сама была как в ступоре, но ответственность за ребенка не позволяла мне окончательно забыться летаргическим сном. Я прижала девочку к себе, и мои слезы упали на кривоватый пробор, сделанный ею сегодня собственноручно. Я погладила Лизоньку по волосам.
– Все будет путем, моя девочка, не плачь, – сказала я, вытирая собственные слезы.
Но Лиза уже выплакалась, пока ожидала нашего возвращения с кладбища. Сейчас она боялась лишь одного.
