— Иосиф Виссарионович, меня народ ждет, соседи, вся улица, собрались с флагами. Не пойти ли мне?
А он ласково посмотрел на меня, улыбнулся и говорит:
— Ну, станцуй, а потом поедешь.
Через несколько минут, горячо поцеловавшись, я простился с товарищем Сталиным и вышел из Кремля, радостный и счастливый на нею жизнь.
Значительно позднее я зашел как-то в секретариат товарища Микояна. Здесь во время нашего дрейфа были сосредоточены работы штаба по снятию со льдины нашей четверки. Работники секретариата рассказали мне, какое большое участие в нашей судьбе принимал товарищ Сталин, как волновался он за нас, расспрашивал о ходе работ, о полученных от нас телеграммах. Он входил в комнату, снимал шинель, садился в уголок и тихо спрашивал:
«Есть что-нибудь новое?»
Много он пережил за нас в этой комнате.
И мы знаем, мы вечно будем помнить, что Сталину мы обязаны великим счастьем снова, после дрейфа, видеть людей, слышать их приветствия, пожимать их теплые, дружеские руки.
В 1938 году я снова встретился с товарищем Сталиным. Решался вопрос о посылке ледокола «Иосиф Сталин» за седовцами. Была поздняя осень. Седовцы находились на большой широте. И мы еще раз увидели мудрость и предусмотрительность вождя. Давая указание об отправке ледокола, Иосиф Виссарионович добавил, что капитан при первой же угрозе со стороны льдов должен немедленно вернуться обратно. Так оно и было: ледокол дошел до тяжелых льдов и вернулся обратно. Не будь сталинского указания, корабль пошел бы дальше и наверняка зазимовал бы во льдах.
Третья встреча с товарищем Сталиным произошла на приеме работников высшей школы. Она произвела на меня особенное, потрясающее впечатление. Выступало много ораторов — профессора, люди науки. Вдруг товарищ Сталин потихоньку встал (он был очень утомлен), подошел к микрофону и начал рассказывать. Он не произносил речь, а именно рассказывал — спокойно, просто… Я стоял почти рядом с ним и внимательно смотрел на него, слушая его, боясь пропустить хоть одно слово. Из самого, казалось, обыкновенного приветствия возникла речь, полная глубочайшего смысла, возникла одна из самых замечательных его речей — речь о новаторстве. А когда он сказал: «Выпьем за здоровье Стаханова и стахановцев! За здоровье Папанина и папанинцев!» — я чуть было не уронил бокал… Товарищ Сталин подошел ко мне и поцеловал…
После этой встречи я был так взволнован, что, выйдя из Кремля, бродил до утра но московским улицам…
Четвертая встреча с товарищем Сталиным произошла на приеме Гризодубовой, Осипенко и Расковой. Прием происходил и Грановитой палате. Между узкими столами было тесно. Народу собралось мною, а палата небольшая. Сидим в тесноте, разговариваем. Смотрим, товарищ Сталин поднимается из-за стола и начинает пробираться между столами. К кому он идет?
И вот он подходит ко мне, улыбается и тянет за руку. Вывел он меня через всю эту тесноту на середину зала и спрашивает:
— Какое море первое?
— Баренцево, — отвечаю.
— Правильно, — говорит, — Баренцево. А второе?
— Карское.
— Правильно, Карское. Дальше?
— Лаптевых.
— Правильно. Дальше?
— Чукотское.
— Правильно. За здоровье всех тружеников, советских людей, которые работают в Арктике, — сказал он, поцеловав меня.
Я разволновался, хотел подойти к микрофону, сказать несколько слов и… не мог. Я ответил:
— Дорогой, родной, горячо любимый отец Иосиф Виссарионович! От имени всех полярников заверяю вас, что ваше доверие мы с честью оправдаем.
И пошел на свое место.
Сталинская забота о живом человеке не имеет границ.
Вот и тогда, в этот счастливый день, когда Сталин встречал наших героинь, торжествовал вместе с ними победу, был полон веселья и радости за них, — даже и тогда он не забывал об армии полярников, которые трудятся далеко да Севере, в Арктике, в условиях полярной ночи.
Пожалуй, это самая поражающая и замечательная сталинская черта — помнить обо всем и обо всех. Люди, встречающиеся с этим великим человеком, хорошо знают, что такое сталинская забота. Я ощущаю ее постоянно.
В прошлом году сердце мое начало пошаливать. Как только правительству сообщили, что у меня в рабочем кабинете был сердечный припадок, товарищ Микоян приказал немедленно увезти меня в больницу. Врачи настаивали на немедленном отпуске и лечении, но я их не послушался, так как было много работы. И только поздней осенью я уехал в Кисловодск подлечиться. Но там мне пришлось выступать на митингах и делать доклады. Сердце не выдержало нагрузки, и я слег в постель. Дело было плохо, поддерживали меня только камфорой, и врачи уж потеряли надежду поднять меня. Из Москвы на самолетах прилетели профессора.
И вдруг ночью от товарища Сталина приходит телеграмма: «Товарищу Папанину. Сообщается решение ЦК и СНК от 29 декабря:
1) Ввиду состояния здоровья запретить Папанину выступления на всяких собраниях во время лечения.
2) Обязать директора санатория Короткова немедленно ограничить или вовсе прекратить прием нарзанных ванн Папаниным. Председатель СНК СССР Молотов. Секретарь ЦК Сталин».
Я прочел ее, не выдержал и заплакал. Сталинская забота тронула меня до глубины души. Где-то далеко лежит Папанин, а товарищ Сталин помнит обо мне, заботится, советуется с врачами. Какую нужно иметь память и какое нужно иметь сердце, чтобы среди множества важнейших государственных дел заботиться о людях, о человеке!
Нарзанные ванны мне, действительно, не нужно было принимать, и в этом товарищ Сталин оказался прав.
Второй эпизод относится к XVIII съезду нашей партии. Я имел счастье быть делегатом этого исторического съезда. Записался в прениях. Хотелось с трибуны съезда поделиться с делегатами, со всем советским народом своими мыслями об освоении Северного морского пути, передать чаяния всех советских полярников. И тут я еще раз со всей силой почувствовал, что нахожусь при неослабном внимании любимого Сталина. Прежде чем дать мне слово, товарищ Сталин через товарища Поскребышева справился:
— А врачи разрешили выступать?
Недавно на приеме работников армянского искусства я снова встретил товарища Сталина.
Товарищ Сталин увидел меня и спрашивает жестом, показывая на сердце: как здоровье? Это тронуло меня до глубины души, сердце сжалось, радость моя была безгранична.
Очень близко мне пришлось встретиться с товарищем Сталиным совсем недавно, в день празднования годовщины Первой Конной армии. Впервые я видел его не на большом приеме или на празднике, а в обычной домашней обстановке, на скромной маленькой дачке одного из руководящих работников Первой Конной армии, в день его рождения. Из-за сильной гололедицы я приехал поздно. «Ну, думаю, — позор. Опоздал!» Долго колебался, но все же решился зайти, поздравить хозяина. Разделся, вхожу. Товарищ Сталин увидел меня:
— А, наш браток! Скорей, скорей. Насколько опоздал?
Одет он был, как всегда, очень просто — защитные брюки, гимнастерка, мягкие сапоги.
Медленно и спокойно, с непередаваемой теплотой и любовью он говорил о жизни Советской страны, рассказывал о тринадцатимиллионном народе Западной Белоруссии и Западной Украины, навсегда освобожденном от панского ига и кабалы.
К каждому товарищ Сталин подходил с ласковым вниманием. Он пришел сюда не как вождь, а как
