– Почему он должен быть благодарен?
– Он пытался причинить тебе зло.
– Почему он должен быть благодарен? – В ней поднимался леденящий гнев; давно уже я не видел ее в таком состоянии. – Почему должен он или кто-нибудь другой быть благодарен, если в его жизнь вмешивается посторонний человек? Вмешивается, говорю я тебе, ради собственной выгоды. Я ведь не старалась сделать что-нибудь для Робинсона, я просто хотела отвлечься, и ты это отлично знаешь. Почему бы ему и не говорить все, что он хочет? Я не заслуживаю ничего другого.
– Заслуживаешь, – сказал я.
Она не отрывала от меня глаз. Лицо ее стало суровым и жестоким.
– Послушай, – сказала она, – вот ты отдал многие годы жизни, чтобы заботиться обо мне, ведь правда?
– Ты говоришь не то.
– А что еще можно сказать? Ты заботишься о человеке, который сам по себе бесполезен. Много хорошего это дало тебе? – Холодным, насмешливым тоном она добавила: – Да и мне тоже.
– Я это очень хорошо знаю.
– Ты пожертвовал многим, что тебе дорого, да? Раньше ты интересовался своей карьерой. Ты пожертвовал тем, чего хочет большинство мужчин. Тебе бы тоже хотелось иметь детей и жену, которая бы тебя удовлетворяла. Ты сделал это ради меня. Почему?
– Ты знаешь почему.
– Я никогда этого не знала, наверное, у тебя есть своя причина. – Ее опустошенное, измученное лицо выражало-страстный порыв. – И ты думаешь, я благодарна?! – воскликнула она.
После этого яростного и презрительного выкрика она сидела неподвижно. Я видел, как ее глаза, которые она не отрывала от моих, медленно начали краснеть и слезы покатились по ее щекам. Она плакала редко и только в таком состоянии. В тот вечер – хотя мне не раз доводилось видеть это прежде – меня испугало то, что она даже не подняла руки, а продолжала сидеть неподвижно, слезы катились по ее лицу, как по оконному стеклу, и халат на груди становился мокрым.
Я знал, что после такой вспышки я бессилен был что-либо сделать. Ни нежность, ни грубость не могли ей помочь. Говорить было бесполезно, пока она сама не нарушит молчание, попросив носовой платок или сигарету.
В половине девятого мы должны были встретиться с моим братом в ресторане в Сохо. Я напомнил ей об этом, но она только покачала головой.
– Ничего не выйдет. Тебе придется пойти одному.
Я сказал, что встречу легко отложить.
– Иди, – ответила она. – Тебе лучше побыть вне дома.
Мне не хотелось оставлять ее одну в таком состоянии, и она это знала.
– Все будет в порядке, – сказала она.
– Ты уверена?
– Все будет в порядке.
Испытывая давно знакомое мне трусливое чувство облегчения, я ушел. И через три часа, с не менее знакомым чувством тревоги, вернулся.
Она сидела почти в том же положении, в каком я ее оставил. На мгновение мне показалось, что она так и не двинулась с места, но тут я с облегчением заметил, что она принесла свой патефон; на полу лежала груда пластинок.
– Хорошо провел время?
Потом она расспрашивала меня о моем брате, словно пыталась неуклюже и неумело загладить свою вину. Тем же напряженным, но дружеским тоном она сказала:
– Что же мне делать с Робинсоном?
Она давно обдумала этот вопрос.
– Ты готова с ним расстаться?
– Как хочешь.
Я понял, что она еще не готова. Для нее по-прежнему было важно помочь ему. Это было и без того трудно, и я не имел права еще все осложнять.
– Что ж, – сказал я, – ты ведь знала, что он за человек, и, собственно, ничего не изменилось, – он ведет себя именно так, как ты и ожидала.
Она улыбнулась с облегчением, видя, что я понял.
Тогда я сказал ей, что кому-нибудь из нас придется без обиняков сказать Робинсону, что мы слышали о его клевете и не намерены ее терпеть. Я был бы очень рад, просто счастлив, поговорить с ним, но, вероятно, будет больше толка, если она возьмет это на себя.
– Разумеется, – согласилась Шейла.
Она встала с постели и подошла к пуфу возле зеркала. Оттуда она протянула мне руку, не ласково, а словно закрепляя сделку.
– Ненавижу эту жизнь, – глухо сказала она. – Если бы не ты, я бы давно покончила с собой.
Она никогда не произносила громких слов, но я был так рад, что она успокоилась, так тронут этим трудным для нее и потому скрытым признанием своей вины, что не очень прислушался к словам и только мягко сжал ее руку.
5. Несбыточная мечта
Когда Шейла обвинила Робинсона в распространении сплетен, он не смутился и только мягко ответил, что их стараются поссорить его враги. А когда спустя несколько дней мы с ней зашли к нему в контору, он принял нас с присущей ему старомодной учтивостью, ничуть не растерявшись, словно ее обвинения были лишь проявлением дурного вкуса, которое он готов простить.
Он снял две комнаты в мансарде на Мейден-лейн.
– Всегда нужно иметь такой адрес, какого люди от тебя ожидают, – сказал он, показывая мне бланки со штампом: «Акционерное общество Р.-С.Робинсон, Лондон, Мейден-лейн, 16». Выглядит как крупная фирма, правда? И кто может знать, что это не так? – добавил он, гордый своей проницательностью, наивно веря, что людей очень легко обмануть.
Он был совершенно трезв, но так упоен собой, что казался пьяным. Он захлебывался от смеха, рассказывая о своих хитростях: о том как он играл роль несуществующего компаньона, разговаривал по телефону как старший приемщик рукописей, заставлял свою секретаршу представлять себя под разными вымышленными именами. Он позвал ее; она сидела за машинкой в маленькой комнате, одной из двух, которые он снимал, и была единственным служащим его фирмы. Это была двадцатилетняя девица с мягкими чертами лица, только что окончившая модный колледж, готовящий секретарей, – как я узнал потом, дочь директора школы. Она была в восторге от своей первой работы в Лондоне и уверена, что издательское дело ведется именно так, как ведет его Робинсон.
– Мы произвели на него впечатление, правда, мисс Смит? – спросил он у нее, рассказывая о недавнем посетителе и почтительно ожидая ее мнения.
– Кажется, да, – ответила она.
– Вы в этом уверены, не так ли? Это очень важно, и я думал, вы уверены.
– Трудно что-либо утверждать, пока мы не получим от него письмо, – ответила она со спасительным благоразумием.
– Разве вам не кажется, что мы несомненно произвели на него впечатление? – сверкая стеклами очков, спросил сияющий Робинсон. – Понимаете, мы представляли часть редакции, – объяснил он нам с Шейлой. – Только часть, и конечно, временно в этом помещении…
Он осекся, глаза его сверкнули, и он с раздражением заметил:
– Шейла, кажется, не совсем одобряет эти импровизации.
– Бесполезная трата времени, – сказала она. – И ничего вам не даст.
– Много вы понимаете, – возразил он как будто добродушным тоном, но под добродушием таилась грубость.
– Вполне достаточно. – Шейла говорила напряженно и серьезно.
– Вам еще предстоит кое-чему научиться. Три-четыре хороших книги, непременно немного
