источник нашего вдохновения и энтузиазма — сыновья Павел и Федор. Мы надеемся и верим, что они сполна используют шанс жить в той России, где русский народ станет, наконец, хозяином своей земли и собственной судьбы.
К ПОНИМАНИЮ
РУССКОГО НАЦИОНАЛИЗМА
(Введение)
Авторы книги вовсе не одержимы стремлением создания очередной — бог знает какой по счету — теории национализма. Мы уверены, что и потенциала уже существующих более чем достаточно для понимания русского национализма, надо лишь корректно воспользоваться имеющимся теоретическим инструментарием. Не будучи преданными одной-единственной из многочисленных концепций национализма1, в своей работе мы использовали идеи целого ряда авторов и положения многих теорий, наиболее важные из которых сейчас охарактеризуем.
Следуя принципу Рене Декарта — «определяйте значение слов», — начнем с прояснения того содержания, которое вложено в термин «национализм». Здесь мы не оригинальны и придерживаемся конвенционального определения национализма как политической идеологии, в центре которой находится «нация», выступающая «источником суверенитета, объектом лояльности и предельным основанием легитимности власти»2. Иными словами, националистическая идеология отличается от других политических идеологий тем, что провозглашает нацию выше всех других форм групповой солидарности и выше всех иных принципов политической легитимности — монархического, классового и религиозного. Такое понимание национализма в целом разделяется современной наукой.
(Сразу отметим, что противопоставление вызывающего негативные коннотации «национализма» позитивному «патриотизму» столь же нелепо, как противопоставление «наших» разведчиков «их» шпионам. Патриотизм и национализм по своей природе и функциям — суть одно и то же, их разведение по противоположным углам вызвано оценочными и вкусовыми различиями.)
Национализм зачастую исключается из семьи «великих» идеологий, к которым относят социализм, либерализм и консерватизм. Основанием для чего служит теоретическая бедность национализма, который, в отличие от трех вышеупомянутых идеологий, якобы «не способен дать самостоятельного ответа ни на один ключевой вопрос социальной жизни»3. Однако подобная распространенная точка зрения небесспорна. По мнению выдающегося социолога Раймонда Арона, у национализма гораздо больше оснований быть включенным в семью метаидеологий, чем у консерватизма.
В самом деле, если у национализма имеется идеологический инвариант в виде нации (что бы под ней ни понималось), то у консерватизма такого инварианта попросту нет. Подобно тому, как всякая идеология способна приобретать революционный модус, консерватизм — не отдельная идеология, а такой же модус, то есть временное состояние, любой идеологии. Ведь сохранять (консервировать) можно что угодно: как правые, так и левые идеи, как коммунистические, так и либеральные политические режимы и социальные практики. Что такое консервативный социализм, прекрасно известно^юдям, помнящим брежневскую эпоху. Яркий современный образчик левоконсерватив-ной идеологии и политики — КПРФ.
Консерватизм не имеет трансисторического идеологического ядра, подобного свободе либерализма, справедливости — социализма, братства (чувства большой семьи) — национализма. «Консерватизм — не столько идеология, сколько состояние ума. Либерализм аргументирует. Консерватизм просто есть. Для того, чтобы быть либералом, надо уметь связно, т. е. логически, развертывать свои убеждения. Для того чтобы быть консерватором, достаточно декларировать приоритет Жизни над рассудочными схемами. Веру либерализма в возможность исправления общества к лучшему... необходимо обосновывать. Скепсис по поводу прогресса обосновывать не нужно»4.
Придание же вневременного статуса конкретно-историческим версиям консерватизма (например, взглядам де Местра или русскому православному монархизму начала XX в.) ведет к парадоксальным следствиям: в современном контексте подобный консерватизм приобретает радикальный и даже подрывной характер! Ведь он не столько сохраняет актуальный статус-кво, сколько настаивает на его кардинальной (фактически революционной) трансформации во имя status quo ante.
Поэтому стремление современных русских националистов сформулировать консервативный канон и/или реанимировать конкретно-исторические версии консерватизма выглядит двусмысленно: сами того не понимая, они призывают к революции. Правда, их идеал не слишком привлекателен (и попросту не понятен) для общества, чтобы вызвать в нем хоть какую-то серьезную социальную динамику. Да и сами доморощенные консерваторы чаще всего интеллектуально неадекватны и политически оппортунистичны.
Вообще же то, что считается слабостью национализма — теоретическая бедность, — на самом деле составляет его силу: национализм настолько гибок и пластичен, что способен ассимилировать, включить в себя элементы любых идеологических и политических доктрин и положений — от левых до правых. В первой половине XIX в. национализм выступал союзником либеральных и социалистических идей, в его последней трети националисты стали консерваторами. Современный русский национализм включает как номинально консервативную православно-монархическую версию, так и откровенно радикальную национально- большевистскую.
Всеядность национализма вытекает как из общей структуры националистической идеологии, так и из специфического характера инстанции — нации, от имени которой национализм выступает.
Националистическая идеология должна ответить на три принципиальных вопроса: 1) кто член нации; 2) где проходят ее территориальные границы; 3) какие социополитические, экономические и культурные институты наилучшим образом реализуют интересы и волю нации. Но ведь на каждый из них существует множество ответов! Членство в нации может основываться не только на гражданско-территориаль-ном или этническом признаке, но и сочетать их. Ее территориальные границы могут проводиться не только по признаку этнической гомогенности или этнической гетерогенности, но и комбинировать их. А уж разнообразие институтов и их сочетаний, выражающих волю нации и репрезентирующих ее интересы, самоочевидно.
Та или иная конфигурация ответов на основные вопросы национализма определяет характер и содержание конкретно взятой националистической идеологии: она может быть имперской или антиимперской, демократической или авторитарной, либеральной или консервативной, левой или правой и т.д.5
Впрочем, это положение можно отнести к разряду научных конвенций, в отличие от понимания конечной инстанции национализма — нации.
Из определения национализма как политической идеологии, центральным понятием которой является нация, казалось бы, следует, что национализм — исторически позднее явление, возникшее в Новое время. Однако подобный вывод неточен. Из того, что термины «нация» и «национализм» вошли в широкий оборот после Великой французской революции, вовсе не следует, что только в это время возникли и сами феномены, обозначаемые данными терминами. По уверению одного из крупнейших западных специалистов в области наций и национализма Энтони Смита, «нации и национализм всегда существовали в исторических хрониках... Можно также утверждать, что союзы, которые мы называем нациями, и чувства, которые мы называем национализмом, встречаются во все исторические периоды, даже если мы маскируем этот факт, используя для обозначения аналогичных феноменов другие термины. Это означает, что союзы и чувства, встречающиеся в современном мире, представляют собой более масштабные и более эффективные версии
