в рабочем порядке. Без доп. ресурсов и мероприятий. Нужно было получить согласование в комитете по историческому наследию при Правительстве, но не Москвы, где все давно свои, а МО – Московской области. Звонок от городских мздоимцев областным был сделан, но тот прием, который ждал Р. Р. Подцепу в учреждении с подъездом в старых дворах между Пушкинской площадью и Козицким, бессильно было заранее нарисовать какое бы то ни было воображение, и это несмотря на то, что, собираясь, Роман Романович прекрасно уже знал: встреча предстоит не с кем-нибудь, а с дочерью его первого, покойного научного руководителя, Ольгой Михайловной Прохоровой, в замужестве Карпенко.
– Подцепа, конь ебаный, ну точно, сука, ты! А я, блядь, думаю, фамилия уже очень, на хуй, редкая. Пиздец! Значит, в жидовском бизнесе шустришь. Шарашка Левенбук – Студенич. Ну, маладца, теплое место...
Однако, несмотря на совершенно сестрински-братское вступление и неоправданно по-свойски пристегнутое к фамилии большого гендира имечко малозначительного зава по общим вопросам, завхоза, можно сказать, конвертик, обычный куш, Ольга Михайловна принять не захотела:
– Вот хитрожопый пидор твой Левенбук, как был, так и остался. Блин. Себе под боком под видом реставрации лыжную трассу надумал захуярить. Ах, ловок, ловок, хер пархатый, сучий потрох, только я тоже, друг мой ситный, люблю кататься. Не только, ебин морген, саночки возить...
– Ну ради бога, Ольга Михайловна, какой вопрос.
– Простой, Подцепа, простой как жопа. Берете в долю моего Валька, и все решается мгновенно. Махом. У него тоже, кстати, стройбизнес. Вот и скооперируетесь, хули...
Ошпаренный и ошалелый, выйдя на улицу, Роман, конечно, мог сразу позвонить по сотовому Левенбуку, но все-таки будить гендира «Терра Плюс» не стал, и только через три часа, полуостыв, уже из дома, набрал Любек. Квартиру родителей А. Л. И там Рому Подцепу ждал еще один сюрприз этого дня.
Левенбук очень спокойно выслушал доклад о происшествии, о том, что дочка его учителя и многолетнего соавтора не склонна за простые отступные отдать кусок земли в глуши Московской области, который по каким-то сентиментальным и лишь одному А. Л. известным соображениям был доктору, профессору так дорог.
– Понятно, – сказал А. Л. на дальней стороне международной линии. – Вы вот что, Роман Романович, свяжитесь, я вас попрошу, с Пашковым.
И тут же по памяти продиктовал московский телефон.
– Встретьтесь, обрисуйте ситуацию, попросите о содействии от меня лично...
Поразило Подцепу не само по себе имя Игоря Пашкова, легко произнесенное тем самым человеком, к которому когда-то именно Пашков приставил и выбора лишенного, и сил сопротивляться аспиранта без жилья и денег Р. Р. Подцепу. Вся эта история с условным, по взаимному согласию сторон, осведомительством давно уже секретом не была, как не было секретом и то, каким волшебным образом и через какие три заглавные буквы легко решал сложнейшие и невозможнейшие вопросы в далекие и нищие годы всесильный Алексей Леопольдович. Но сейчас, вновь, Роман уверен был, уже давно, что все это навсегда закончилось, исчезло, закрылось глиной, мхом, валежником. Возврата к этому нет и не может быть. Точка. Конец. И вдруг он должен встретиться с тем самым человеком, веселым земляком, который еще каких-то десять или двенадцать лет тому назад принуждал его, Романа П., агент Коровин, писать отчеты о настроениях в общаге.
Но самым отвратительным, как рыбья кость, во всей этой истории стал собственно день встречи. Назначенный вечерним неожиданным звонком, когда уже ничего нельзя была переиграть, на «завтра». То самое завтра, что должно было стать исключительно и только праздничным, чудесным днем покупки телефона сыну. А тут...
Именно тут, тогда впервые начал Левенбук мучить Романа своими эсэмэсками. Сначала неделю Подцепа не мог вызвонить неизвестно в каком звании ныне пребывающего старшего лейтенанта. Потом тот не сумел сразу назначить день свиданья, «прекрасно, прекрасно, давно, очень давно хотел увидеть вас, но столько дел, столько работы, дайте дня два, определюсь, перезвоню». И вновь прошла неделя вся в левенбуковских «ну что?», «ну как?» латиницей. Вот ведь далась ему дурацкая Вишневка. Никто не понимал, зачем А. Л. эти смешные три склона, когда он мог теперь если не жить, то через день летать в Швейцарию или Андорру. И тем не менее, заело.
И даже вчера, день перепутав, кинул очередной вопрос «vse? na rukah?» – «Завтра», Роман ответил, «завтра» и вот едет с Борисом Катцем по Рязанскому проспекту и думает о сыне.
«Конечно, тут, на рабоче-крестьянском востоке, все привычное, знакомое, но покупать квартиру надо все-таки на той стороне городского компаса. Сто двадцать градусов прибавить и оказаться в интеллигентских очертаний трапеции Юго-Запад, Коньково, Беляево, Вернадского. Там, между Островитянова и Обручева, возможна для Димка аспирантура. Во всяком случае, светила. Да... Поразительно, что есть еще на белом свете аспирантуры и возможность поступления... непоступления в них, волнения, надежды...»
Сам Р. Подцепа окончательно ушел из института, ИПУ им. Б. Б. Подпрыгина, в девяносто пятом, сразу после отъезда Моти, а Левенбук – через два года. Хотя каким-то консультантом, членом совета числится и поныне, но так, из-за все той же необъяснимой инерции мыслей и чувств, что не дает А. Л. забыть платформу Вишневая, березы, тополя, дубы, сгоревший десять лет назад Крутицкий Торжок и тысячу лет недвижимое городище с черною мачтой подъемника на лобном месте. Во всяком случае, Роман не помнил, чтобы в этом году Алексей Леопольдович хотя бы раз отчетный кворум превратил в зачетный. Визитом удостоил общую альма-матер. Да и зачем ему? Смотреть на петушиные, бензиновые от разнообразия уже привычных, ежедневных излишеств глаза нового завотделением Игоря Игоревича Караулова? Первое, что сделали с Чавтурией, – ликвидировали сектор. Объединили с лабораторий динамики. Наука... Бывший академический, он же ведущий институт отрасли. Отрасли... Ныне существующей вполне самостоятельно, отдельно от него... ИПУ Б. Б. Ящиком так и не ставшего, просто в него сыгравшего...
За Рогожским валом всегда осмысленную географию сменяет уже давно бессмысленная политэкономия, Волгоградский проспект становится Марксистской улицей. Долго молчавший под боком Катц ожил, махнул мягкой ладошкой в сторону выпукло-вогнутой стекляшки, напоминавшей немытый трехэтажный киноэкран, и хрюкнул:
– Хороший был когда-то универмаг...
Роман не среагировал, он думал о Димке. Любимым делом занимался, строил планы.
Конечно, смешно это теперь все – наука, аспирантура... но если Димок так хочет, он, Роман, даст ему шанс, все сделает, это понятно, само собой, как и то, что рано или поздно и Димка, наигравшись в Капицу и Резерфорда, придет в «Терру», станет товарищем, коллегой...
Легой. Лягой. Ромка поморщился. Так будто бы вновь, как полчаса тому назад, непрошеные и ненужные воспоминания Бориса вывели его меджвежью нервную систему из равновесия.
– Хороший был когда-то универмаг... А там, через дорогу, обувной... Я здесь однажды купил ботинки «Саламандер»... вообще без очереди... вишневые...
У невинного, совершенно нейтрального слова «коллега» с недавних пор появился крайне неприятный, цинковый привкус покойницкой медали.
«Коллега! Ну что он все время лезет в голову? Проклятое...» – от недовольства и раздражения Роман слишком уж резко притормозил у светофора.
Катц охнул всею тушкой.
Покупали «Нокию» в салоне на Новом Арбате. Все было решено заранее, поэтому без лишних дискуссий, зато к тарифным планам долго примеривались, а когда наконец выбрали, то ловкий, Роману показалось, способный, будто вьюнок, оплетать и связывать навеки, навсегда любой, лишь на мгновенье замерший вблизи предмет, юноша-консультант слишком подробно, словно девушке, стал объяснять сыну, физику-теоретику, как настроиться на номер смс-центра роумингового оператора. Но все равно вышли на улицу в отличном настроении, как поплутавшие совсем немного, чуточку, для общего развития, два грибника с ягодой из чащи к речке.
– Банан! – сказал Димок в машине, в очередной раз выдвигая и задвигая крышку с микрофоном.
– А ты хотел, чтобы арбуз был? Или тыква?
Сын засмеялся и Ромке захотелось поцеловать его за ухом. Быстро, пока никто не видит. Но в конце концов Р. Р. Подцепа лишь положил свою ладонь на руку Д. Р. Подцепе, а после перенес тяжелую на ручку
