из ближайшего села шепнули, что Санька-грамотей ушел с мужиками в партизаны, и отсоветовали ехать в горы – там хозяйничала банда белогвардейца Кайгородова. Темнее тучи отец приехал обратно.
Вернулся Александр, когда его уже перестали ждать. В грязном полушубке и папахе с красной звездой он выглядел старше своих шестнадцати лет. Не раздеваясь, он сидел в прихожей, пока сбегали за отцом. Тот шумно ворвался в дом.
– Тише, тише, – освободился он от объятий сына. – Старые кости ломкие. Как? Уже бреешься?
– Ага. Ну чего плакать-то, пап?
– И курить, чую, научился?
– Смолю почем зря!
– И водку пил?
– Нет. Самогон пробовал.
– А дело ладно ли делал?
– Кайгородова ликвидировали.
– Хорошо, потом расскажешь. Учиться думаешь, блудный сын?
– За этим и приехал.
К экзаменам Александр готовился самостоятельно и через два года упорных занятий поступил в Томский политехнический институт. Каждое лето он бывал у своих алтайских друзей и после первого курса привез оттуда девушку – маленькую, черноглазую и пугливую. Молодые сняли комнату на окраине Томска. Там всегда было шумно и весело. В ней постоянно торчали однокашники хозяина. Уж больно артельский парень был этот Сашка Кошурников – гитарист, хохотун и заводила.
Летом отцу не сиделось дома, и три года подряд он ездил с сыном на Север, проектируя лесовозные дороги в бассейнах Вычегды, Мезени, Емцы. Александр совсем отказался от отцовских дотаций, перешел на свои хлеба. За комнатенку он не платил – зато всю зиму отапливал бесплатно большой дом, в котором жил. Нередко уходил на ночь грузить лес на баржи или подметать базарную площадь.
На первые самостоятельные изыскания Александра Кошурникова послали за Томск, в сырые и сумрачные урманы.
В глухой таежной деревушке ему присоветовали хожалого старика.
– Есть дальше дорога, папаша?
– Шибко, однако, торная дорога, паря! – сощурился тот. – Мой отец лет сорок тому с собакой прошел.
– Темнишь, старина! – засмеялся Александр. – Цену набиваешь. Мой отец лет двадцать назад с проводником и помощником трех лошадей тут протащил.
– Сынок Николаича! – воскликнул засуетившийся старик. – Дак я ж с ними и ходил! Как это я, старый пень, сразу не признал – такой же кучерявый и ухватистый. Ради памяти родителя задарма проведу, Михалыч! Будешь деньги давать – ищи другого проводника…
После трудного похода по заболоченной тайге Александр щедро заплатил старику, который всхлипнул на прощанье, однако деньги взял.
Технические изыскания железной дороги Томск – Асино были началом беспокойной скитальческой жизни Александра Кошурникова. С этого момента он почти не бывал в городах. Охотничье зимовье либо палатка служили ему квартирой где-нибудь в тайге, горах или степи, потому что чаще всего изыскатели идут нехожеными тропами и живут в таких местах, которые не отмечены кружком ни на одной карте.
Нелегка изыскательская планшетка! Прежде чем трасса будущей дороги ляжет на бумагу, изыскатель не раз проедет вдоль нее, пролетит, пройдет, проползет. Геолог обогнет болото, где зудят миллионы комаров, не полезет в густой ельник, с которого сыплются за шиворот клещи. А изыскателю железной дороги нужен кратчайший путь. Поэтому он не может миновать гнилую мочажину, хотя в ней подступает под самое сердце студеная водица. Поэтому он пробирается через густейший кустарник-мордохлест, подстраховываясь, как альпинист, лезет по отвесной скале, преодолевает многокилометровые древесные завалы, оставляя на острых поторчинах клочья одежды.
Геологу нечего делать в поле зимой, а изыскатель должен знать, как ведут себя в разное время года камень, вода, снег. В зимнюю стужу иногда приходится даже тянуть трассу. Чтобы добраться тогда до стылой земли, надо рыть в сугробах глубокие ямы.
И как часто на полевой работе возникают трудности, которых не предусмотреть, не избежать! Вот отрывок из письма А. Кошурникова, которое писалось в 1933 году студенту-практиканту:
«Пишу из Братска, где сижу в ожидании своего хвоста-обоза. У меня за этот сезон много всяких новостей – и приятных, а больше неприятных. Вскоре после твоего отъезда соседняя партия позорно бросила работу. С Илима вернулся 29 октября, а 1-го добрался до них, для чего пришлось заночевать на сентухе (то есть в снегу – это для меня новое чалдонское слово). Помог ребятам наладить дело – и дальше. В ночь с 3-го на 4-е мороз был 33 градуса. Но надо было поддержать вниманием людей на перевале. 7-го к вечеру был там. Открыл торжественное заседание по поводу 15-й годовщины Октября. Оттуда за сотню километров подался на коне к вершине реки Чебочанки, где ребята запутались с трассой. В ночь с 17-го на 18-е мы с Женькой Алексеевым опять ночевали на сентухе во время нашей рекогносцировки к истокам Киренги. В его отряде работали Домрачев Ленька и Матвей Коренблюм. Они все время жили в палатке. Ленька обморозил себе ноги и был отправлен в Игирму недвижимым. Матвей сбежал, а Женька остался один и мужественно перенес трудности. Сейчас послал к нему Володю Козлова. Вдвоем эти парни гору свернут. Самая большая моя неприятность за сезон – беда с Реутским. Он шел из тайги и давал сигнальные выстрелы. Винчестер разорвало. Петрович, наверно, лишится левого глаза. Такая досада – свой бы отдал.
Ход на Верею я все же переделал после твоего отъезда. Славно получилось! Обязательно приезжай ко мне на будущий год – разжуем еще какое-нибудь дело».
Мог ли не приехать к нему после этого письма днепропетровский студент Исидор Казимиров? Техники Евгений Алексеев и Владимир Козлов, молодые инженеры и рабочие, получая такие послания, снова и снова стремились в партию к Михалычу.
