словно ей проще было паразитировать на моих словах, подпираться ими. Ее лицо, насколько я мог видеть его в сумерках, оставалось неподвижным. – Дальше ничего, – повторила она. – Это была наша последняя встреча.
– Он уехал?
Сухой смешок, похожий на кашель.
– Не уехал. То есть не он.
10
– На следующий день Кшиштоф не пришел на свидание, а я после тридцатиминутного ожидания вспомнила наш вчерашний разговор, и меня охватила паника. Больше десяти дней я была с ним и не набралась смелости сказать ему правду! Возможно, тело Аглаи было не так уж важно, может, я переоценила его значение, может, Кшиштофу помогло бы сознание, что нечто от той женщины, сведшей его с ума, осталось и находится рядом? Я стала думать, где его искать; разумеется, проще всего было бы отправиться к нему, но он не сообщил мне своего адреса, а я так и не придумала повода, чтобы спросить об этом. Мне казалось, что мы с ним начинали становиться ближе, но близость эта казалась какой-то формальной, холодной на фоне той близости – с Зофьей… И тогда я вдруг вспомнила, как он как-то сказал, что когда у него бывает скверное настроение, он вечерами гуляет по берегу моря. Я вскочила из-за столика, заплатила за недопитый кофе и выбежала. Уже смеркалось, но вечер обещал быть теплым, так что предположение, что он, бедняга, бродит где-нибудь по пляжу, казалось весьма правдоподобным. Только вот где его искать… Во мне что-то начало кричать: «Да, если я встречу его, все ему скажу, во всем признаюсь, хватит этой лжи, сперва мнимая любовь, потом мнимая дружба, обе основывающиеся на умолчаниях, я признаюсь ему, и, может, он поймет, почему я это делаю». (Хотя, вероятнее всего, он первым делом спросил бы, зачем я это сделала.) Моя старушка могла подождать, она и так проявляла безмерное терпение, после того как я ей нагло солгала, что безумно влюбилась; она просила только, рассказывать, как прошло свидание. PI я врала ей как нанятая, и даже не без удовольствия, потому что видела, что это ее развлекает. Я пошла по бульвару за Музыкальным театром, пристально всматриваясь в гуляющих, а потом, когда бульвар закончился, спустилась на пляж. Становилось все темнее, но я думала, что чем темнее, тем больше я ему буду нужна, если эта чертова тоска действительно выгнала его к воде.
Я защищалась от подобных мыслей, но можете поверить, идя по пляжу, я тогда, в сущности, отправляла большую панихиду по Кшиштофу. Я суммировала все, что он успел мне рассказать, все, что успела заметить, представила его жизнь изнутри, представила, как он должен чувствовать себя, лишенный всех своих амбиций, подсознательно осознающий, что его обманули, – хотя неизвестно, не была ли действительность стократ хуже его представлений, – разыскивающий женщину, о которой он успел сказать, что ее не было, разыскивающий себя, непонятно какого, неопределенного, и мне показалось абсурдным, что он все еще (я на это так надеялась) живой, что находит в себе силы продолжать все это. Я припомнила так рельефно и ярко, как давно мне уже не случалось, все, что видела как Зофья, но теперь это было обогащено его запахом, легкой влажностью ладоней и столькими различными нюансами, которые я даже не смогла бы назвать и которые ускользали от Аглаи. И мне приходилось заставлять себя высматривать его на берегу, а не в воде. Его недвижное тело, покачивающееся на волнах. Я оплакивала его и, наверное, немножко себя – знаете, человек все-таки эгоист и проще всего вживается в другого посредством аналогии, а ведь моя ситуация была отнюдь не лучше, а может, даже хуже, потому что претензии я могла предъявлять только к себе. В сотый раз я оценивала свои поступки, пыталась понять, как могло получиться, что я впуталась во все это, а потом растущие любопытство и страх (потому что было страшно узнавать все больше и больше) не дали мне своевременно выйти. Правда, я могла говорить себе, что благодаря этому я узнала его, и сейчас мне казалось, будто он был чувствительнее, тоньше, чем мои друзья, в компании с которыми в школе и в университете мне было так хорошо, – и в моем восприятии Кшиштоф становился все значительнее, он был уже не глупым мальчиком-переростком, отравленным ядовитым тщеславием его матери, но живым, достойнейшим человеком, которого я искалечила. Тем временем я дошла до мола в Сопоте, было уже страшно поздно, и я поняла, что на этот раз я Кшиштофа не увижу. Я даже и не думала, что не увижу уже никогда. Во мне была такая уверенность, что у меня даже мысли не возникло, что никаких встреч у нас больше не будет. Хотя несколькими минутами раньше было такое чувство, будто я его похоронила – в море.
Надо было возвращаться, но когда я подошла к «Гранд Отелю», мне показалось, что около беседок стоят какие-то мужчины, которых я когда-то уже видела. Ничего конкретного, то были вовсе не Гриша или Андрей; бдительность пробудило только то, что самым краешком сознания я зарегистрировала знакомые типы. Откуда-то знакомые. Я тотчас же повернула и, заставляя себя не бежать, пошла обратно. Я уговаривала себя: «Спокойно, Иренка, где-где, но только не в Сопоте, не сейчас, они давно уже перестали тебя искать», – но тем не менее я вновь испытала стресс, который не отпускал меня после бегства с Мазур. Я уж почти забыла про этот страх, и вот он вернулся. Я спугнула чаек, которые устраивались на пляже, готовясь ко сну, и, когда они с криками взлетели, подумала, что птицы выдают, где я. Привлекают ко мне внимание. Я боялась оглядываться. А идти по песку было страшно трудно. И я думала, только бы добраться до новых раздевалок, а там я сверну в курортный парк, и я уже почти поворачивала, но вдруг заметила какого-то мужчину в плаще, он стоял и курил; в темноте я его практически не видела, только огонек сигареты, но этого оказалось достаточно: я побоялась пройти мимо него. И я повернула обратно, и опять шла вдоль этого чертова моря, но уже не вдоль дюн, а там, где вода почти что лизала мне туфли, хоть это было очень страшно: ведь когда ночью не видишь горизонта – вам такое знакомо? – чудится, будто это само небо, а вернее сказать, даже не небо, а черное
Я шла быстро, насколько была способна, через некоторое время обернулась и практически уверилась, что за мной идут двое, но по какой-то причине отнюдь не спешат, а ведь каждые несколько сотен метров имелись, хоть я в темноте отчетливо не видела, выходы с пляжа, и там бы я скрылась от них. В какой-то момент я уже даже собралась свернуть, но что-то меня остановило: если их не беспокоила такая возможность, то это означает, что они к ней подготовились и по приморскому парку параллельно мне идет их человек, и если я сверну, то попаду прямо ему в лапы. Приходило ли вам в голову, что можно мучиться от клаустрофобии на открытом пространстве, самом открытом, какое только можно себе пожелать, – на морском берегу? Я шла, разыскивая на песке тропку, на которой уравновешивались бы мои страхи, тропинку относительной безопасности на равном расстоянии от стены деревьев за дюнами по левую руку и плещущегося простора, по правую. Плещущегося, облизывающегося при мысли обо мне. И я старалась не замедлять скорость, чтобы точно такое же расстояние, что отделяет меня от берега и дюн, было бы между мной и теми двумя, которые шли за мною следом.
Между Сопотом и Гдыней есть такое место, где пляж кончается, высокий берег подступает к самому морю, а у его подножия уложены бетонные плиты. А перед этим местом открывается слева заросшее деревьями ущелье, достаточно пугающее после наступления темноты, но я вспомнила о нем с неподдельной благодарностью. «Там сверну и скроюсь», – думала я по-прежнему на грани истерики. Да, собственно говоря, уже за гранью. Иногда мне казалось, что я захвачу их врасплох, если побегу, иногда, что, напротив, спровоцирую погоню, а шансов убежать от них у меня явно не было, я устала, так как шла чудовищно долго. И вот уже замаячил этот высокий берег, но я не хотела преждевременно сворачивать, чтобы не предупредить их о моем намерении; наверное, действовала я не самым оптимальным образом, и все же, думаю, я сохраняла достаточное хладнокровие, например, не начала кричать. Чем бы это мне помогло?… И вот он уже был рядом, воронкообразный вход в ущелье, и тут я увидела очередных трех мужчин, вернее сказать, сперва услышала характерный звук коротковолнового приемника, а только потом различила их силуэты, и хоть знала, что это нелепость – но кто мог уверить меня в противоположном? – мне уже начало казаться, что за мной охотится, по меньшей мере, батальон, я почти что видела огромную эту цепь, окружающую меня со всех сторон. Они были везде. Несколько секунд я пребывала в нерешительности, в таком состоянии души я была готова броситься вплавь, будь я уверена, что так я спасусь, что ускользну от
