стоит около Лужницы. Говорят, когда-то на ней жил водяной. Но все это сказки… А сейчас там живет пан Корбик со своей женой и сыном. Сына зовут Ирка. Я каждый день хожу с ним ловить рыбу. В прошлом году я поймал у плотины на вишню большущего голавля. А в этом году мы уже будем с паном Корбиком ловить сомов. Вот будет неохота потом возвращаться в Прагу!
Генерал молча слушал. Когда я кончил, он взял у меня влажную ручку, вытер её промокашкой и отдал мне обратно:
– Ну вот. А теперь напиши обо всем этом.
Мне никогда не приходилось писать сочинение с такой быстротой, как сегодня, семнадцатого июня, когда рядом со мной сидел Генерал. Я припоминал всё новые и новые события, одно интереснее другого. Когда я переворачивал последнюю страницу, то объявил погромче, нарочно для Руды:
– Треть!
Затем я поставил точку, и тут зазвенел звонок.
– Ну, вот и дело с концом, – тихо сказал Генерал все ещё каким-то не своим голосом.
Потом он вынул из кармана красный карандаш и вывел на странице жирную пятерку. И тут я подумал, что Генерал вовсе не такой уж строгий. Иначе он не поставил бы мне пятерку за ту работу, которую сделал почти что сам.
Пока Генерал был рядом со мной, Руда сидел тихо, как мышь. Но вот он ушел, и к нашей парте направилась Квёта Панкова, которая собирала тетради. Как только она подошла, Руда дернул её за платье и сообщил так громко, что его услышали по крайней мере на трех соседних партах:
– А знаешь, Квета, у нашего Генерала появился писарь.
Тут я, конечно, не выдержал и крикнул:
– Неправда! Я сам придумал свое сочинение, сам!
Но Руда в ответ не сказал ни слова, только сунул мне под нос листок бумаги, на котором было написано: «
Это меня разозлило ещё больше. Оказывается, я даже не могу поругаться с ним как следует! Вообще- то мы с Рудой только и делаем, что ругаемся. Но, странное дело, чем больше мы ссоримся, тем лучше живется нам за одной картой.
Между тем Генерал положил наши тетрадки в портфель и твердым шагом вышел из класса.
Вот тут уж перемена началась по-настоящему. Захлопали крышки парт, все вскочили и бросились в тот конец класса, где была карта. Это место называлось у нас «парламент» – мы всегда собирались там, когда хотели обсудить что-нибудь важное.
Как раз когда я туда подошел, Лойза Раков показывал на карте, куда он поедет на каникулы. Сегодня все только и говорили, что о каникулах. И говорили так, словно они начинаются прямо завтра. Одним словом, настроение в «парламенте» было веселое. Только Мирек Дурих все ходил от одного к другому и каждого спрашивал:
– Знаешь, я забыл в последнем предложении поставить запятую перед «чтобы». Это грубая ошибка или нет?
Мы выставили Мирека за дверь, чтобы он поговорил об этом с Генералом, а сами опять завели разговор о каникулах. Перемена уже подходила к концу, и, наверное, поэтому мы разгалделись пуще прежнего.
Руда Драбек в «парламент», не пришел. Он стоял у доски, отламывал кусочки мела и бросал их в коробку, как Генерал. Но попасть ему удавалось не больше одного раза из пяти, и вскоре мы услышали его сердитый голос:
– Что-то не везет мне сегодня!
Потом он отошел к окну и сделал вид, что внимательно смотрит на улицу. Но я прекрасно видел, что никуда он не смотрит, а только прислушивается к нашему разговору. Уж я-то знал, как охота ему поговорить о каникулах! Но подойти сам он, конечно, не мог. Он, как всегда, ждал, чтобы его позвали.
Наконец Карел Клоц не выдержал и крикнул ему:
– А ты куда поедешь, Руда? Руда лениво повернулся к нам:
– А вы угадайте!
Потом не спеша обошел меня, стал на самом видном месте и, похлопывая себя по ноге, спросил:
– Знаете, где находится Жилица? Вот это я понимаю – расстояньице!
Не успел он договорить, как его перебила Света Влкова:
– А Франта Турек поедет ещё дальше – до самого Прешова.
Тут наш Руда как-то странно заморгал и, по-моему, даже слегка покраснел. Но сбить его было не так- то просто. Он немного покачался на носках и подошел поближе к карте.
– А кто тебе сказал, что я поеду до Жилины? Там я был в прошлом году. А в этом… – И он ткнул пальцем в то место, которое мы даже не проходили на уроках географии.
– Гуменное, – прочитала через Рудино плечо Квета.
И весь «парламент» единогласно признал, что Руда занял первое место.
– Там живет один из братьев моего отца, – начал рассказывать Руда, стараясь изо всех сил, чтобы его рассказ звучал правдоподобно. – У него там свой дом, такой старый дом в глухом лесу. В прошлом году, как раз во время каникул, медведь разворотил в этом доме оконную раму. Мой дядя выстрелил в него, но задел только заднюю лапу. Медведь забрался подальше в глушь и там отлежался. С тех пор он страшно ненавидит нас. – Руда вытянул руку, прищурил один глаз, точно целился в кого-то из ружья, и добавил: – Каникулы будут что надо! Я уж это знаю заранее!
В «парламенте» наступила мертвая тишина. Было слышно, как этажом ниже школьная нянечка подкладывает в печку дрова. Все стояли разинув рот и глядели на Руду. Кто-то из девочек тихонько вздохнул. Наконец Свата Коуделек пропищал своим тоненьким голоском:
– Вот это да! А ты не врешь, Руда? Руда сразу сделал обиженное лицо и повернулся ко мне.
Наверное, он забыл, что решил не разговаривать со мной до 12.00.
– Ну-ка, Тонда, скажи, есть у меня дядя в Словакии или нет?
А у него и вправду где-то в Словакии был какой-то дядя. Поэтому я сказал Свате:
– Нет, Руда не врет.
Тут прозвучал звонок и мы бросились к своим партам.
Больше ничего интересного до конца уроков не произошло.
Выйдя из школы, я расстался с ребятами и со всех ног пустился домой. Сегодня на обед у нас были кнедлики.
Когда я уже поворачивал на нашу улицу, навстречу мне попался почтальон. Он остановил меня, вынул из своей сумки письмо, вслух прочитал адрес и спросил:
– Пионер Антонин Гоудек, не так ли?
Это было так неожиданно, точно гром с ясного неба. Я растерялся:
– Моего отца тоже зовут Антонин Гоудек. Правда, он не пионер.
Но почтальон даже не улыбнулся. Он подал мне письмо. Вот так и началась самая грустная пора в моей жизни.
2
Я лежал в комнате на тахте. Животом на подушке с вышитыми оленями. И эта подушка страшно колола мне живот. Ну и ладно, пусть колет.
А рядом на кухне мама готовила кнедлики. Запах доносился даже в комнату. Ну и ладно, пусть доносится.
Вскоре послышался стук тарелок и ложек. Мама позвала меня:
– Тоник, иди мой руки. Пора обедать!
