момент на чем свет стоит: он забыл набить обруч на бочку. Опомнились! когда Барсик завыл... 1
С тех пор мать изменилась, примолкла, даже разго4 варивать стала шепотом. Сидит себе под яблоней над скамейке, где муж всегда посиживал, и молчит. ;
А потом голодуха навалилась. Выменивали на вещи! льняное семя, толкли его в ступе и пекли лепешки —! горькие, черные, после них в желудке такая тяжесть была, словно камней наглотался. Мать опухла, лицо у| нее стало широкое и желтое, как тыква. И ноги опух-] шие — ткнешь пальцем, ямка так и останется. |
Приняли на квартиру беженцев с Украины. Помнит-! ся, дядьку того Махровым звали. С женой поселился и! с двумя ребятишками: мальчиком и девочкой. Был у ним полный сундук очищенной кукурузы — мололи они ее на ручной мельнице и варили кашу— мамалыгу. Один тольч ко разок и дали попробовать. ]
И вот еще что на всю жизнь запомнилось: мать лежит на кровати, Варвара сидит у нее в ногах, а квартиранты расположились на полу. Они и спали на полу, на домотканых дорожках, или, как их называли, подстилках. «Мы привыкли спать покотом»,— говорил Махров.
В тот день они мамалыгу ели прямо из одной миски, а миска с полведра будет. Сидят четверо на полу и таскают ложками кашу, из-подо дна поддевают, жрут и облизываются. А у матери такие глаза... вот-вот выскочат и к мамалыге кинутся.
Махров голос подал: «Сидайте з намы снидать».
Сказал, лишь бы сказать, а сами едят,— ложками мотали, пока всю кашу не уплели, и тогда у Варвары лопнуло терпение: «Зачем нас приглашали? Только чтоб сказать? Ложек не положили... Не хотели накормить, зачем же травить?»
Забулькал что-то в ответ Махров, мать застонала, а Варвара принялась хватать все махровское, что под руку попадалось, и выбрасывать за двери.
В тот день они и съехали.
Вскоре люди из поселкового Совета пришли, зачислили мать подсобницей на больничную кухню. Работать она не могла, но зарплата ей шла, и подкармливали ее понемногу, пока на ноги не встала. А Варвару курьером в сельсовет взяли, бумажки разносить...
И о чем только не вспомнилось этой ночью!..
Под утро вроде забылась Варвара Степановна, и стало мерещиться, будто Надежда заморила Варьку. Умеет она, что ли, с дитем обращаться, сама еще... А кто научит-подскажет? Алешка, что ли? Все отцы одинаковы, пришел, поел, газетку в руки — и на боковую.
А что, если ее обманули и никакой внучки и в помине пока что нет? Посчитала на пальцах: по закону все правильно, все вовремя. И решила круто: «Поеду, сама увижу, узнаю, к тому ж я не к ним, а к внучке, к Ва-рюхе». А это совсем другой к членкор.
На работе слова поперек не сказали. Раз нужна человеку неделя за свой счет, дали без разговору.
Под шаль надела платок, что Надежда подарила — он теперь вроде пропуска будет. Вот девчонка настырная, вернула все ж платок, не побоялась, что ее запросто могут шугануть со двора — к дверной ручке привязала. Все видела Варвара Степановна: и как Алешка по двору ходил, в окошко стучал, как Надежда явилась с узелком.
Собралась в дорогу, заперла двери на висячий замок, к калитке со стороны улицы камень привалила и отправилась на вокзал. А чтоб никто не подумал, будто уезжает, не взяла даже чемоданишка. Гостинцы — банку варенья вишневого, банку грибочков да кусок сала —завернула в ситцевый платок, сверху газетой обмотала и все — под мышку, под шаль.
Первый раз из дома уезжала...
Шла по улице неторопливо, будто прогуливалась, приостановилась даже на какую-то минуту, сделала вид, будто грязь с ботинка счищает: тут люди такие, сразу догадаются, что бабка Хатунчиха на поклон к сыну в город едет.
Но по Вольной улице незаметно не пройдешь, у каждой калитки тебя непременно собака облает. Перемены не коснулись этой улицы, она как была, так и осталась деревенской. Домишки спрятаны за заборами, у каждой калитки — скамейка для посиделок. Соберутся бабы— и никто не пройдет мимо, чтоб ему не перемыли, не пересчитали косточки.
Варвара Степановна свернула с Вольной улицы и пошла уже быстрей, наискосок, мимо старого фонтана. Когда-то, давным-давно, из него брали воду для питья: возили ее в деревянных бочках, поставленных на ручные тележки. Фонтан этот похс-ж на большущую, опрокинутую донышком кверху кубанку, сверху цементом покрыт, а в боку труба — вода из нее лилась в деревянный желоб, а оттуда в водоем. Он был полон ряски и уток, они протыкали широкими носами густой зеленый покров и ныряли.
Перед заходом солнца сюда пригоняли на водопой коров.
После них фонтан окружало овечье стадо. Овцы держались так плотно, что прыгни на них — и на землю не упадешь. А пылищи в их шерсти! Бывало, хлопнешь барана ладошкой по спине, и пыль оттуда как дым из печной трубы повалит.
Сейчас тут ии коров, пи овец. И вода уже не льется, труба забита. В каждом доме водопровод или колонка во дворе...
На вокзале билетная кассирша сказала, что в плацкартном вагоне есть места только на верхних полках, но можно взять хорошее место в купейном.
— С какой стати переплачивать? Давай верхнее!
В вагоне ей услужливо уступил место паренек-очкарик, он как вперился в книжку, так и, пока спать не поулеглись, читал.
Варваре Степановне спать не хотелось, и она долго наблюдала за мужиками, играющими в домино. Тот, что сидел рядом с ней, так хлопал костяшками по крышке чемодана — она служила им столом,— что крышка, несчастная, прогибалась. А другой, что напротив, лысый, переживал очень, и все на его голове отражалось: выиграет— лысина белая, проиграет — делалась как вареный бурак.
А когда женщина, что ехала с мальчонкой, заявила, что пора спать, игроки дружно согласились:
— Можно.
Женщина с мальчонкой улеглись на своей полке. Паренек в очках спал, его рука неловко откинулась и покачивалась ладонью вверх, будто просила: «Дай, дай, дай!»
Варвара Степановна хотела поправить руку, поудобней положить, и увидела выше кисти татуировку, приблизилась глазами, разобрала: «Нет в жизни счастья».
Перевела взгляд на спокойное курносое лицо паренька и усмехнулась: «Этакий пустобрех!»
Вагон утихомирился, заснул в одночасье, будто ни у кого ни забот сроду не было, ни переживаний. Вон за перегородкой мужики захрапели в три голоса — концерт устроили.
«А что, если попросить Варюху себе? — подумала Варвара Степановна.— Скоро на пенсию выйду, будем жить вдвоем с внучкой. Конечно, первое время ребенка от матери отрывать нельзя, пока сосунок, а отлучит от груди... Уж я Варюху Лидке не отдам!..»
Отодвинув занавеску, она посмотрела в окно, но ничего там не увидела — только летят по ночи редкие огоньки. И как хорошо, что ты не на улице среди этих сирот-огоньков, а в тепле среди людей и едешь не куда глаза глядят, а к сыну, к внучке.
— А я к внучке еду,— похвасталась она соседке. — В мою честь назвали Варварой.
Женщина не отозвалась. Может, не расслышала, а может, ничего особенного не увидела в том, что бабка едет к внучке, уложила мальчонку и принялась убаюкивать его, напевая что-то под нос.
Варвара Степановна раскинула матрас, достала из мешочка две простыни и наволочку, пахнущие мылом, постелила себе и легла не раздеваясь.
