Лицо вора приняло хитрое выражение. Мысль лихорадочно работала. Он уже понимал, что положение, несколько минут назад казавшееся отчаянным, поворачивалось чрезвычайно благоприятно в его пользу.
— Я правда, немного видел… Но они…
— Они? Сколько их было?
— Не все ли вам равно? — возразил Билли. Он понимал выгодность своей позиции.
— Билли, — строго остановил его Фальмут, — я говорю дело. Если вы что-нибудь знаете…
— Я знаю закон не хуже вашего. Вы не можете заставить человека говорить, если он не захочет.
Инспектор сделал знак остальным полицейским отойти и понизил голос:
— Гарри Мосс выпущен на прошлой неделе, Билли.
Краска залила лицо вора. Он опустил глаза:
— Я не знаю никакого Гарри Мосса.
— Гарри Мосс выпущен на прошлой неделе, Билли, — повторил инспектор. — Выпущен после того, как за грабеж со взломом отсидел три года и получил десять ударов плетью.
— Я ничего не знаю об этом деле, — упрямо промычал Билли.
— У полиции не было улик, и он ушел бы, — продолжал инспектор, — и, может быть, до сего дня оставался бы на свободе, но… «из частного источника» полиция узнала кое-какие подробности и ночью арестовала его в квартире на Лимен-стрит.
Билли провел языком по сухим губам, но промолчал.
— Гарри Мосс очень хотел бы знать, кому он обязан тремя годами и десятью ударами плетью. У этого человека крепкая память, Билли.
— Это несправедливо, мистер Фальмут. Я… мне тогда приходилось туго, а Гарри Мосс не был из моей компании… Полиция же хотела знать…
— Теперь полиция тоже хочет знать.
Билли не сразу ответил.
— Ладно, я скажу все, что надо.
Он откашлялся, приготовляясь говорить, но инспектор остановил его:
— Не здесь.
Повернувшись к сержанту, он спросил:
— Вы можете отпустить его со мной?
Билли стало смешно:
— Ей-Богу, это первый раз в моей жизни, когда сама полиция берет меня на поруки.
Автомобиль доставил их в Скотленд-Ярд, и в кабинете инспектора Фальмута Билли приготовился к рассказу.
— Прошу вас как можно короче: каждая минута дорога.
Несмотря на предупреждение, Билли не мог удержаться от художественных отступлений. Наконец, вор подошел к главному пункту.
— Их было двое: один повыше, другой пониже. Я слышал, как один сказал: «Милый Джордж». Это сказал тот, который пониже и у которого я вытащил часы и книжку.
— Дальше.
— Я шел за ними до конца улицы, и, когда они остановились, чтобы перейти через Чаринг-Кросс-Род, я спер у него часы, понимаете?
— Который был час?
— Половина десятого… а, может, одиннадцать.
— И вы не видели их лиц?
Вор сокрушенно покачал головой.
— Нет. Верьте мне, мистер Фальмут… Провались я на этом месте, если вру.
Фальмут вздохнул.
— Боюсь, что от вас будет мало пользы, Билли. Вы не заметили, бородаты они или бриты?
— Я мог бы придумать, мистер Фальмут. Но я не хочу вам врать. Что знаю — то знаю.
— Ладно, Билли, вы сделали все, что могли… Вот что я вам скажу. Вы единственный человек, который когда-либо видел Четырех Справедливых. И может быть, если вы их случайно встретите на улице, то что- нибудь — походка, манера держать руки, спина или тот самый белый жилет — оживит вашу память. Я беру на себя всю ответственность и отпускаю вас на свободу до послезавтрашнего дня. Крайне нужно найти человека, у которого вы украли книжку. Вот вам фунт. Идите домой, поспите, а завтра с утра за работу.
Инспектор подошел к столу и набросал несколько слов на визитной карточке.
— Возьмите это. Если увидите того человека, идите за ним, дайте эту карточку первому полицейскому, которого встретите, покажите ему вашего человека, и вы будете на тысячу фунтов богаче, чем сейчас.
Билли взял карточку.
— Если вам понадобится повидать меня, то здесь вы всегда найдете человека, который скажет вам, где я. Спокойной ночи.
Билли вышел на улицу, с трудом сдерживая взбудораженные мысли и ощупывая в жилетном кармане визитную карточку с приказом об аресте.
Утро поднялось над Лондоном свежее и ясное. Манфред, вопреки обычаю, провел ночь в мастерской на Карнеги-стрит и поднялся встречать зарю на крышу.
В утреннем солнечном свете резче выделялись седые волосы в его бороде. Лицо было усталое. Весь вид его говорил о такой подавленности, что Гонзалес, тоже поднявшийся с восходом солнца на крышу, не на шутку встревожился.
— Что случилось? — спросил он, коснувшись руки Манфреда.
Манфред грустно улыбнулся.
— Ты думаешь о Пойккерте и о воре?
— Да, — тихо ответил Манфред. — Тебе прежде не приходилось чувствовать, что какие-то невидимые силы затрудняют наше дело?
— Помню женщину… в Варшаве. Дело казалось очень простым и легким, но вдруг одно за другим стали появляться затруднения. Я чувствовал, как и сейчас, что наша затея проваливается.
— Нет, нет и нет! — запротестовал Манфред. — Ты не должен даже думать о провале.
Он пополз по крыше к слуховому окну, и Гонзалес последовал за ним.
— Сери! — позвал он.
— Спит.
Спустились в мастерскую, и Манфред собрался открыть дверь, когда в нижнем этаже раздались шаги.
— Кто там?
— Пойккерт.
Манфред стремглав спустился по лестнице и взволнованно спросил:
— Ну что?
Пойккерт был небрит: его костюм измят, черты лица осунулись.
— Идемте наверх.
Все трое молча поднялись и прошли в маленькую комнату, служившую кабинетом.
Пойккерт опустился в единственное кресло и бросил шляпу в угол.
— Кажется, судьба поворачивается против нас. Полиция арестовала человека, укравшего у меня записную книжку. Это хорошо известный воришка. К сожалению, в тот вечер он был под наблюдением полиции. При нем нашли мою книжку. Все могло обойтись благополучно, не приди в голову какому-то не в меру сообразительному сыщику сопоставить содержание записей с нашими угрозами.
Далее он рассказал, как выследил уже знакомый нам инспекторский автомобиль, который привез вора в участок.
— На мое счастье, — продолжал Пойккерт, — допрос велся не в камере, а в комнате, где составляются протоколы. Я устроился так, что хорошо видел Фальмута, полицейского и арестанта. У арестанта мелкие черты лица, длинный подбородок, бегающие глаза. Я запомнил его, чтобы при случае опознать на улице.
