тогда спросили, я бы сказал, что именно дрался. Они били меня кулаками и ногами, пока я не лишился чувств, и затем получили что хотели. Тогда я еще не знал, что больше такого не повторится.
Сейчас я бы не сказал, что той ночью я по-настоящему дрался или по-настоящему спал позже. Порой я находился в сознании, порой погружался в забытье. Я молил Бога вернуть меня обратно в монастырь Девы Марии Вифлеемской. Пару раз меня вырвало, один раз на палубе. Матросы из вахты левого борта заставили меня подтереть блевотину, хотя мне было так плохо, что я два или три раза упал, пока пытался это сделать.
На следующий день капитан заметил мое плачевное состояние — оба глаза у меня заплыли так сильно, что едва открывались, и мне приходилось постоянно держаться за что-нибудь, чтобы не упасть, — и перевел меня в вахту левого борта. Он не попытался выяснить, кто меня избил, и даже не спросил у меня. (Думаю, я бы сказал.) Он просто сообщил, что отныне я числюсь в вахте левого борта до дальнейших его распоряжений, и отослал меня вниз. Теперь моей старой вахте пришлось выполнять прежний объем работы меньшими силами, то есть таким образом капитан наказал их. Когда на закате мы заступили на вахту, я решил, что тоже накажу своих обидчиков, когда немного оправлюсь.
(Сегодня все это вспоминается мне особенно живо из-за вчерашнего случая. Утихомирил я четырех мальчиков в Молодежном центре, и они дождались, когда я вышел на улицу в десять вечера. Ребята все рослые и крепкие. Думают, что крутые. Они толкались и мешали друг другу, а каждый мой удар и пинок достигал цели. В конце концов они все-таки повалили меня и крепко врезали под дых. Потом еще пару раз пнули и дали деру, волоча под руки Мигеля. Я догнал их через три-четыре квартала.)
Вахту левого борта не нагружали работой, и это было хорошо, поскольку я все еще иногда харкал кровью. Я просто отдыхал и спал при каждой возможности, а когда мы сменялись, я большую часть времени бодрствовал, тихо лежа в своей койке. Она легонько покачивалась, точно детская люлька, и я мечтал, как убью всех до единого на борту и заполучу корабль в полное свое распоряжение и никто больше не сотворит со мной ничего подобного. Я знал, что никогда не сделаю этого и что не сумел бы управлять кораблем один. Но думать об этом было приятно, и я думал. Впоследствии это помогло мне понять Хайме.
Во время ночной вахты я среди всего прочего выполнял обязанности впередсмотрящего. Они ничем не отличались от обязанностей впередсмотрящего дневной вахты, но раньше меня на такую работу не ставили. Назначили меня туда на третий день, когда опухоль вокруг глаз спала. Мне надлежало взобраться на фор- марса-рей и стоять там, держась за топ мачты. Нести дозор наверху никто не хотел, поскольку там приходилось стоять или сидеть на корточках часами, а качка на верхушке мачты гораздо сильнее.
Мне понравилось. Одна из самых больших удач в моей жизни — то, что иногда мне по-настоящему нравились занятия, которых все остальные терпеть не могли, и это было одно из них. Во-первых, я стоял там совсем один, и никто не доставал меня. Во-вторых, я мог смотреть на небо и далекий-далекий горизонт сколько душе угодно. Именно в этом и заключались мои обязанности. В первую ночь волны на море вообще не было, только легкая зыбь, и миллионы звезд смотрели на меня. Один раз я увидел Ангела Смерти (возможно, потом я расскажу об этом). Одеяние у него и вправду черное. Но оно все усыпано настоящими звездами, и при виде его я понял, что умирать не так страшно, как все думают. Я по-прежнему не хочу умирать, но знаю, что смерть не самое неприятное из событий, происходивших со мной на моем веку, и что после смерти мне уже никогда не придется беспокоиться об этом, никогда.
В тот день пала одна из свиней, и на ужин нам подали жареную свинину. Мы съедали всех животных, которые умирали. Погода стояла жаркая, как на Кубе, и потому мы постарались съесть свинину поскорее. Вероятно, мы бы в любом случае быстро с ней управились. Капитану и старшему помощнику достались лучшие куски, а остальным — все остальное. Кажется, кишки мы не ели, но желудок и голову точно слопали. А также сердце, печень и все такое прочее. Затем шумно потребовали добавки и осыпали проклятьями повара, ответившего нам отказом.
Поэтому меня малость клонило в сон там наверху, но, разумеется, спать было нельзя, и я бы сорвался вниз, если бы заснул. Иногда я закрывал глаза на минутку и чувствовал, как начинаю падать, и тогда хватался за мачту и просыпался. Проснувшись в третий или четвертый раз, я заметил некий объект по правому борту. Луны той ночью не было, но мне показалось, будто я вижу белое пятно над неясной черной тенью и темную вертикальную линию, похожую на мачту. Я заорал, что вижу судно без огней, и вахтенные матросы разбудили старшего помощника.
Я думал, он придет в ярость, и, возможно, он так и сделал. Он спросил, где именно находится судно, и, когда я показал, задал еще восемь или десять вопросов, ответить на которые я не смог. В конце концов они спустили на воду шлюпку и поплыли посмотреть, что там такое. Они вернулись спустя долгое время и по возвращении ничего мне не рассказали, даже когда мы сменились с вахты. Я все еще чувствовал себя неважно и к тому времени страшно устал, а потому просто подвесил свою койку и улегся спать.
Довольно скоро меня разбудило громыхание пушечных колес по настилу. Я встал и поднялся на палубу узнать, что там происходит. Дул слабый ветер, и мы шли со скоростью всего узла два. По приказу капитана матросы из вахты правого борта делали вид, будто заряжают пушки, а потом по-настоящему закатывали их в орудийные порты. Отсюда шум. Произведя воображаемый выстрел, они выкатывали пушки обратно (опять шум) и повторяли всё снова: прочищали ствол мокрым банником, закладывали воображаемый заряд пороха и воображаемое ядро, закатывали пушки в порты и подносили фитиль к запальному отверстию.
У нас стояло по пять пушек с каждого борта. Они были маленькие (четырехфунтовые, как я узнал впоследствии), и я никогда прежде не обращал на них внимания и никогда прежде не видел фитиля. Поэтому все происходящее показалось мне очень интересным.
Немного погодя от корабля отошла шлюпка с большим пустым ящиком на борту. Он неплохо держался на плаву, когда его сбросили: примерно на треть поднимался над водой, углом вверх. Потом все пушки зарядили по-настоящему, одну за другой, фитиль зажгли от камбузной печи, и каждый орудийный расчет с правого борта произвел выстрел по ящику.
Я наблюдал за происходящим, понимая, что мне в любом случае не удалось бы заснуть, и, когда шлюпка снова отошла от корабля с пустым бочонком на борту, призванным послужить следующей мишенью, я сидел на веслах.
Глава 3
ВЕРАКРУС
Я мог бы и раньше догадаться, как связаны замеченный мною темный корабль и пушечная пальба, но в конце концов все-таки понял. Ответ носился в воздухе, если вы понимаете, о чем я. До меня доносились разговоры матросов и все такое прочее. Все люди на том корабле были мертвы, и корабль дрейфовал. Может, Испания снова воевала с Англией. Может, еще что. Никто из нас не знал, но в Веракрусе наверняка знали.
Веракрус означает «истинный крест», как вам, полагаю, известно. Город оказался больше, чем я ожидал, и непригляднее, чем я ожидал. Когда мы выгрузили весь груз, капитан разрешил нам сойти на берег, коли мы хотим. Наш корабль стоял на приколе у пристани, и старший помощник остался на борту вместе с еще двумя членами команды. Перед тем как ступить на сходни, каждый из нас дал клятвенное обещание вернуться обратно к ночи. Все, кроме меня, хотели посидеть в таверне, потравить байки и небылицы, похлопать девиц по задницам и при случае потрахаться. Я же хотел уйти подальше, чтобы не видеть этих мерзких рож, размять ноги и осмотреть город.
Надо сказать, посмотреть там было на что. Там строились крепость для защиты входа в гавань и три церкви — работы велись на всех четырех объектах. Мы закончили разгрузку «Санта-Чариты» около полудня, когда началась самая жара, и сейчас почти все жители города предавались сиесте. Тем не менее большие каменные блоки продолжали движение: поднимались наверх один за другим, аккуратно разворачивались, укладывались на известковый раствор и тщательно выравнивались. Дело шло медленно, разумеется. Но не медленнее, чем всегда.
Каменные блоки перемещались усилиями рабов, которых надсмотрщики били кнутами, стоило им замешкаться. В каком-то смысле участь раба не особо отличалась от участи матроса. Нас тоже били, обычно толстой веревкой с узлом на конце, если мы работали недостаточно усердно. К тому времени я знал, что за
