помню твердоИ лай собак в рассветный час,И номер свой, пятьсот четвертый,И как по снегу гнали нас.Как над тайгойС оттенком кровиВставала мутная заря… Вина!…Я тоже был виновен.Я арестован был не зря.Все, что сегодня с боем взято,С большой трибуны нам дано,Я слышал в юности когда-то,Я смутно знал данным давно.Вы что, не верите?Проверьте -Есть в деле, спрятанном в архив,Слова — и тех, кто предан смерти,И тех, кто ныне, к счастью, жив.О дело судеб невеселых!О нем — особая глава.Пока скажу,Что в протоколахХранятся и мои слова.Быть может, трепетно,Но ясноЯ тоже знал в той дальней мгле,Что поклоняются напрасноЖивому богу на земле.Вина! Она была, конечно,Мы были той виной сильны.Нам, виноватым, было легче,Чем взятым вовсе без вины.Я не забыл:В бригаде БУРа*В одном строю со мной шагалТот, кто еще из царских тюремПо этим сопкам убегал.*Барак усиленного режима, тюрьма в лагере.Я с ним табак делил, как равный,Мы рядом шли в метельный свист:Совсем юнец, студент недавний,И знавший Ленина чекист…О люди!Люди с номерами.Вы были люди, не рабы,Вы были выше и упрямейСвоей трагической судьбы.Я с вами шел в те злые годы,И с вами был не страшен мнеЖестокий титул «враг народа»И черныйНомерНа спине.

Эти стихи в 1962 году я предложил «Новому миру» вместе с другими стихотворениями на эту же тему. 4 марта 1963 года состоялась моя беседа с А. Т. Твардовским об этом цикле. Твардовский не всему поверил в стихотворении «Вина». Сказал, что строки про «живого бога на земле» притянуты задним умом. Не могли, мол, вы знать об этом в «той дальней мгле». Перечеркнул середину стихотворения:

— Это все от лукавого. Ничего вы не могли понимать даже смутно! Что у вас там было? Городскую баню, что ли, хотели взорвать?!

Я возразил, сказал, что он может при желании ознакомиться в архиве с делом КПМ.

Вообще же беседа была большой и интересной — и о стихах, и о пережитом. Но сейчас не место останавливаться на ней. Твардовский предложил опубликовать стихотворение «Вина» без десяти срединных строф 1 под названием «Воспоминание». Я согласился. Цикл стихов был набран, поставлен в номер и… снят цензурой. Стихотворение «Воспоминание» мне удалось впервые опубликовать в моей книге в 1964 году.

1 Одна из срединных строф оставалась с поправкой: «Тут был и я. Я помню твердо…» и т. д.

Твардовский не мог тогда согласиться со мною. Он писал о Сталине;

И кто при нем его не славил,

Не возносил — найдись такой!…

«Таких» было совсем мало, и, однако, такие нашлись. Здесь важно сказать, что КПМ была не единственной молодежной нелегальной организацией в послевоенные годы. И в других городах было раскрыто несколько подобных организаций. Показательно сходны даже названия: «Кружок марксистской мысли», «Ленинский союз студентов» и т. п. КПМ отличалась от этих небольших (3-5 человек) групп сравнительно большой численностью и четкой организованностью.

Чтобы понять, чем было вызвано появление таких организаций, необходимо вспомнить, рассказать молодым читателям, которые этого не знают, о той тяжелейшей лицемерно-лживой атмосфере, которая особенно сгустилась после победоносной Великой Отечественной войны.

Передо мною сейчас на столе книга: «Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография», Москва, 1948. Мы внимательно читали ее тогда:

«И. В. Сталин — гениальный вождь и учитель партии, великий стратег социалистической революции… Великий кормчий революции, мудрый вождь всех народов… Сталин — достойный продолжатель дела Ленина, или, как говорят у нас в партии, Сталин — это Ленин сегодня».

Со всех сторон, со всех стен смотрели на нас портреты великого вождя. Многие тысячи, а может, и миллионы бюстов, скульптур, монументов Сталина, сделанных из гипса, мрамора, железобетона и бронзы, стояли в наших школах и институтах, в клубах, дворцах, на улицах, на площадях.

— При Ленине такого не было, — слышали мы иногда скупые, осторожные слова взрослых.

В нашей семье (и со стороны Раевских, и со стороны Жигалиных) культа Сталина не было и быть не могло. Это ясно из предыдущей главы. Одни пострадали как дворяне, другие как «кулаки». Обе семьи не обошел и 1937 год.

И когда летом 1948 года Борис Батуев дал мне прочитать «Письмо Ленина к съезду», я не был удивлен. Я еще не вступил в КПМ, но мы с Борисом были уже близкими друзьями и делились самыми опасными в то время мыслями. Вот одна из них: «Ленин оказался прав. Более того, 37-й год показал, что Сталин еще более мрачная и опасная фигура, чем предполагал Ленин».

Мы невольно задумывались: до какого предела может дойти возвеличивание Сталина, ради чего это делается?

В августе 1948-го в День авиации сидели мы с Борисом Батуевым на каменном, но теплом от солнца крыльце во дворе особняка на Никитинской улице. У меня в руках была центральная газета с большой статьей Василия Сталина о «сталинских соколах». Я подсчитал, что в статье 67 раз встречается слово «Сталин» или производные от него.

— У нас теперь все сталинское! — мрачно сказал Борис.

Начали считать города: Сталинград, Сталинабад, Сталино, Сталинири, Сталинск, Сталиногорск — сбились со счета.

— А ведь есть еще пик Сталина, — вспомнил я.

— А сколько заводов, колхозов, проспектов и улиц носит имя Сталина!

— А сколько районов, совхозов, поселков!

— Только общественным уборным не присваивают еще имя Сталина! — заключил Фиря*.

(*Школьное прозвище Бориса Батуева.)

Вот тогда-то кто-то из нас и произнес это роковое слово: «обожествление».

А было именно обожествление. Поэты изощрялись, прославляя Сталина на все лады. Все рифмы на слово «Сталин» — тина «стали» — были исчерпаны. Помню восторг знакомого начинающего поэта, когда он обратил мое внимание на красочный щит со стихами в саду Дома учителя. Стихи начинались строкою:

Наш небосвод прозрачен и кристален…

— Такого еще не было! Вот это подлинная поэтическая находка! — говорил мой спутник. — «Сталин — кристален»! Такой рифмы я никогда не слышал!…

Не помню, чьи это были стихи, но первая строка и рифма запомнились.

Это было в августе 1948 года, а в октябре я включился в работу КПМ.

В детстве я был робким, стеснительным, даже боязливым ребенком. А в новой, необычной ситуации словно преодолел какой-то невидимый психологический рубеж. Позади — страх и робость. Впереди — большая важная работа, опасность, риск.

Все было похоже на игру, но это была слишком страшная игра, чтобы называться игрою.

Была утверждена внешняя атрибутика, которую настоящие, опытные подпольщики никуда не заводили бы. Значок КПМ — красный флажок с профилем Ленина (как сейчас комсомольские значки). Членские билеты КПМ. по моему предложению, кроме девиза «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», был принят еще один девиз КПМ: «Борьба и победа!»

Был издан первый номер рукописного журнала «Спартак». Помню его обложку, нарисованную Владимиром Радкевичем. Черным по белому: СПАРТАК. Орган Бюро КПМ. 1948. № 1. Профиль Ленина. И оба наши девиза.

Гимном КПМ был утвержден «Интернационал». Немного позднее был принят еще один гимн, не помню, на чьи слова.

Был утвержден наш особый приветственный жест: остро и напряженно согнутая в локте правая рука прикладывалась к груди так, что обращенная вниз ладонь с плотно сжатыми пальцами находилась у сердца.

Организация стала быстро расти. Было решено выпускать и литературный журнал — «Во весь голос». Этот журнал и созданный вокруг него литературный кружок являлись первой проверочной ступенью к приему в КПМ. Людей неподходящих отсеивали. Они выбывали, зная, что существует безобидный

Вы читаете Черные камни
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату
×