Была всегда, потому что непонятно, как раньше и жили до нее Вольт со своей матушкой. Едва появившись, Надя начала работать: отмывать полы, отстирывать три года не стиранные занавески… Завелась как бы сама собой, так что Вольту еще казалось, что он холостой, а на самом деле он уже был женат.

Вольт был уверен, что Надя его любит. Но сама она этого слова не произносила никогда. Говорила: «Осталась, потому что увидела, что здесь надо вложить себя». Вложиться пришлось, потому что матушка Вольта всю жизнь питает отвращение к хозяйству.

Так сложились отношения. Раньше Вольт всегда делал женщинам подарки, а от Нади — брал, потому что не взять было невозможно. Когда он, еще до того как женился, пытался отказываться, она говорила:- «Перестань, тебе же нужно». И в самом деле, нужно — все очень практичные вещи: то свитер, то меховые ботинки. Он попытался отдариваться, но ничего не получилось: одежки он покупать не умел, да и всегда оказывалось, что у Нади это есть; тогда он стал дарить по принципу: чем дороже — тем лучше, и вышло вовсе нелепо. Подарил фотоаппарат со сложной автоматикой, пользоваться которым Надя так и не научилась, лежит до сих пор без дела, а Надя, если натыкается на него в шкафу, не упускает случая повторить, что нечего было выкидывать деньги, что она когда-то снимала обыкновенной «Сменой» и получалось не хуже, чем сверхдорогими суперкамерами. Обидно, конечно, могла бы научиться всей этой автоматике — хотя бы для того, чтобы показать, как ей приятен подарок. Вольту казалось, что тут не столько неспособность, сколько упрямство, — в родном и любимом Надином цирке медведей научают ездить на мотоцикле, а тут просто аппарат. Да и рассчитывал Вольт, когда дарил, что Надя наснимает его — ив бассейне интересно бы, и за рулем Стефы, а то дома буквально ни одной карточки… Ну а вот с микроволновой электропечью Надя, пожалуй, права: дурацкий получился подарок. Вольт не устоял из-за своей приверженности к прогрессу: ведь такая печь прямо из кухни будущего — варит что угодно за пять минут, не разрушает витамины. Из-за приверженности к прогрессу и чтобы облегчить Наде хозяйство. Да. печь действительно прогрессивная и принцип правильный, но сделана не по-умному: камера очень маленькая, на гостей, например, в ней не наготовить, да и посуда нужна специальная, которая в комплекте не продается. Печь на второй день испортилась, и, к большому облегчению Вольта, чинить ее в гарантийной мастерской отказались и вернули деньги, — скупым он вроде бы себя не считает, и все же было досадно, если бы стоял без употребления нелепый трехсотрублевый ящик… Права Надя с печью, права, и все-таки Вольту было бы куда приятнее, если бы она восхитилась этой прогрессивной печью, рассказывала бы всем, какой замечательный получила подарок!..

Вольт застегнул наконец рубашку, надел пиджак.

— Ну что ты! Под эту рубашку нужен галстук!

Вольт не любит галстуки, а еще больше не любит выслушивать советы, что ему надевать: не хочется сделаться тем карикатурным мужем, за которого жена решает, как одеться, куда пойти, что сказать. Он молча отмахнулся, и Надя повесила обратно в шкаф уже вытянутый было галстук — она знает очень хорошо, что в таких случаях спорить с ним не стоит. Что у тебя сегодня?

— Как обычно.

Почему-то он всегда избегает перечислять заранее предстоящие дела: мало ли что изменится, а если объявит заранее, то как бы даст слово, что сделает. Он обещает редко, но тогда уже чувствует себя связанным обещанием.

— Вернешься поздно?

— Не знаю.

Пусть Перс уверенно назначает, когда вернется, — и опаздывает часа на четыре.

— Ну, ни пуха!

Надя всегда так напутствует, как будто провожает в опасное путешествие. Делает она это очень серьезно, потому что считает, что так надо. Вольт сильно подозревает, что она к тому же скрещивает пальцы или плюет через плечо — мало ли всяких цирковых суеверий, — но старается не вникать, чтобы не ссориться попусту: в споре о галстуке Надя уступит сразу, но о какой-нибудь дурацкой примете — ни за что!

Впрочем, едва выйдя на лестницу, он забыл обо всей этой домашней политике.

У себя в институте ему сегодня надо было быть после обеда, а с утра — на клинической базе. Клиническую базу институт нашел себе в хорошем месте: в новой больнице за стадионом «Динамо», уже на краю Парка Победы. День был солнечный, над больничным забором развевались на ветру красные листья осин. Стефа, словно степенный пароход, пристал к подъезду, как к пристани. Вольт вышел и постоял, не торопясь входить, вдыхая легкий осенний воздух — здесь, на Островах, совсем не тот, что в городе. Трудно поверить, что здесь же за стеной все пропитано затхлыми запахами болезней.

В конце концов, Вольт сам выбрал себе занятие, да и результаты налицо, а раз результаты, то и удовлетворение; но, имея каждый день дело с больными, он все же считает болезнь занятием аморальным. Относится ли хоть один автовладелец к своей машине так, как к самому себе? Нет, над машиной он трясется! Заставляет ли самая глупая хозяйка работать свой холодильник с настежь открытой дверцей? А с собой аналогичные операции она проделывает постоянно. Потому болеть аморально — как лгать, как предавать: предавать себя, близких, работу. Ну кроме совсем уж наследственных болезней, когда виноват не сам больной, а беспечные или невежественные родители. Классический пример: несчастный Веня, дорогой родственничек! Много лет старательно разрушал сам себя, а расплачивается теперь Перс — за что? Сочувствовать надо не больным, а их близким!.. Последовательно проводить свои непримиримые взгляды Вольту все же не удавалось: когда перед ним больной — не схема, не абстрактный принцип, а живой человек, — всегда появляется невольное сочувствие, и для этого именно больного находятся оправдания, этот именно кажется исключением, хотя правило остается незыблемым: болезнь всегда проявление эгоизма!.. Потому Вольт относится к больным требовательнее, чем другие врачи. Может быть, за это его так и ждут, некоторые почти поклоняются — потому что смутно чувствуют, что требовательность им и нужна. С равнодушием больные встречаются часто, с требовательностью — почти никогда.

Свинчивая со Стефы наружное зеркало, Вольт не удержался от искушения взглянуть на себя. Смешно вспомнить, что он когда-то страдал из-за своего слишком большого рта, в старших классах даже мечтал о пластической операции. Теперь ему нравится, что у него такое неправильное лицо, что он ни на кого не похож. И еще забавная деталь: когда вот так, как сейчас, на него падает солнце, вдруг оказывается, что у него рыжие волосы. При любом другом освещении, даже при самом ярком электричестве, не говоря об обычной ленинградской пасмурности, они нормально шатенистые — и только подлинное солнце разоблачает их природную рыжесть. За это странное свойство одна девочка в школе — Лена Козлова, большая и неуклюжая, — называла его Подсолнухом; она считала, что так звучит красиво, и хотела, чтобы так Вольта звали все. Ему нравилось зваться Подсолнухом, но не нравилась Лена Козлова, а нравилась Женя Евтушенко, но она звала его Лягушонком. Поэт — ее однофамилец и тезка — тогда казался самозванцем, присвоившим имя, которое должно принадлежать только Ей… Сейчас он почти не вспоминает Женю, зато Евтушенко — его любимый поэт, и никакие зигзаги его популярности для Вольта значения не имеют. Может быть, укрепляет эту его верность Евтушенко-поэту подсознательная память о первой любви?..

Но зеркало спрятано, Стефа заперт, и Вольт вошел в больницу, в этот притон человеческих уродств — ибо болезнь еще и уродство.

Он поспешно проскочил через вестибюль, чтобы не успели атаковать родственники больных, — им только поддайся, и конца не будет расспросам, — и поднялся на второй этаж в клиническое отделение. Из института сюда доставили порядочно кадок с пальмами, фикусами и еще какими-то вечнозелеными кустами, за что и врачи, и больные с прочих — неклинических — отделений прозвали его «теплицей» — не то иронически, не то с завистью.

В ординаторской, как всегда, с утра пили чай. И тут же курили. Вольту всегда казалось, что курящий врач — все равно что хулиганящий милиционер, притом в форме и при исполнении; бывает, наверное, и такое, но такого милиционера, если уличат, сразу изгоняют, а для врача считается нормальным. Да и бесконечные чаи с пирогами, печеньями, пирожными — тоже не свидетельство медицинской культуры.

— А, наш Савонарола! — приветствовал Вольта Яков Ильич, завотделением.

Вольт не раз высказывался по поводу курения врачей, да и по поводу чаепитий тоже, потому Яков

Вы читаете У Пяти углов
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату
×