Я почувствовал, что мозги у меня сворачиваются, как кислое молоко.
– Так что вы очень неосторожно появились здесь со своей трактовкой, – закончил отец.
– С какой трактовкой? – не понял генерал.
– Ваш взгляд на историю России последних десятилетий не совпадает с официальным, – сказал Отец. – Я вынужден потребовать от вас отречения. Народ взволнован... И вообще, господа, что вас сюда привело?
– Мы приехали в Бризанию по приглашению, – сказал Черемухин.
Старик очень удивился. Когда же он узнал о политехническом институте в Бризании, то посмотрел на нас совсем уж недоуменно и выразил твердое убеждение, что никакого института в Бризании нет и быть не может.
– Стойте! – вдруг сказал он. – Кажется, я начинаю понимать!
И патриарх вдруг залился диким хохотом. Он корчился на печке, пока не свалился с нее, а потом продолжал корчиться на полу.
– Ну, москвичи! Ну, деятели! – вскрикивал он. – Наверняка это они! Значит, Бризанский политехнический? Ох, умираю!
Он отсмеялся и заявил, что произошла страшная путаница, в которой виноваты москвичи – административное племя, в котором живут бризанский император и чиновники. По-русски они говорят плохо, сказал Отец, а император просто самозванец.
– Так в чем же дело? Что с институтом? – спросил генерал.
Но тут вошел вятич, который привел нас к Отцу, и доложил, что народ приготовился к государственному молебну.
– Простите меня, дела! – сказал патриарх.
Вятич вывел нас из избы. Через несколько минут оттуда вышел Отец Сергий в рясе и направился на молебен. Мы последовали за ним.
Бризанская ночь
Пока мы шли по Вятке, сумерки сгустились. Отец Сергий вышагивал впереди, его дряхлая ряса свободно болталась на нем. В сумерках он был похож на призрак. Мы миновали поселок и вышли на опушку джунглей. Все племя было там.
Вятичи сидели вокруг высокого костра. Среди них была наша Кэт, которую окружало несколько молодых людей, ведущих с нею непринужденную беседу. Кэт улыбалась им и строила глазки. Судя по всему, она была довольна. Молодые вятичи были сложены атлетически. Они рассыпались в комплиментах. Кэт настолько увлеклась беседой, что не заметила нашего появления.
Старик подошел к костру и осенил народ крестным знамением.
– Дети мои! – начал патриарх. – Помолимся вместе.
И старик Зубов начал звучно читать седьмую главу «Онегина»:
Я смотрел на вятичей. Видимо, большинство из них и вправду были детьми Зубова. В крайнем случае, племянниками. Их объединяло едва уловимое сходство. Семья священника Зубова, три сына и дочь, пустили в Бризании такие глубокие корни, что из них выросли молодые славянские побеги. Это выражаясь фигурально.
Черемухин не умел выражаться фигурально. Он толкнул меня в бок и сказал:
– Здорово поработали наши попы! Негров на все племя раз-два и обчелся! Да и те старые.
«Как грустно мне твое явленье, весна, весна! пора любви!» – читал в это время патриарх.
Молодые вятичи из окружения Кэт, воспламененные стихами, бросали на нее нескромные взгляды.
Старик Зубов дочитал третью строфу и замолчал. Ему поднесли плетеное кресло, он уселся и перешел ко второму пункту повестки дня. Второй пункт тоже был традиционным. Он назывался «Новости из России».
Мы внутренне подобрались, готовясь к тому, что разговор будет о нас. Но ничего подобного. Зубов читал последние известия. Это были своеобразные последние известия. Старик обильно сдабривал сообщения «Маяка» собственным творчеством.
– Государь реставрирует Зимний дворец, – говорил он. – Из Италии приехали знаменитые мастера... Температура воздуха в Петербурге плюс восемнадцать. Холодно, – прокомментировал отец. – На полях Ростовской губернии хлеба достигли стадии молочно-восковой спелости. На Каме строится большой автомобильный завод. Гигант! – гордо сказал отец. – Граф Малютин-Скуратов продал свой футбольный клуб купцу Шалфееву за полмиллиона рублей.
– Новыми? – вырвалось у Лисоцкого.
Генерал укоризненно посмотрел на него. Лисоцкий хлопнул себя по лбу.
– В общем, дела идут, – сказал отец.
– Как выполняется манифест от тринадцатого марта? – был вопрос с места.
Патриарх раздраженно заерзал в кресле. По всей вероятности, вопрос с манифестом был злободневен и остр.
– Плохо выполняется, откровенно говоря, – сказал Отец. – Государь опасается, что открытие авиасообщения с Бризанией вызовет нежелательный приток подданных в нашу провинцию.
– Бред, бред, бред... – тихо твердил Лисоцкий.
Черемухин с генералом хранили на лице участливое выражение, как у постели умирающего. Я смеялся внутренним смехом.
– Значит, не будут летать? – спросил тот же вятич.
– Пока, слава Богу, нет! – отрезал патриарх.
– А эти откуда взялись?
Очередь дошла до нас. В ответ на поставленный вопрос отец небрежно махнул рукой в нашу сторону и назвал нас социал-демократами, анархистами и эмигрантами из Парижа.
– У них неверные представления о России, – сказал патриарх. – Искаженные французскими газетами. Я уже открыл им глаза. Не так ли, господа?
И Зубов повернулся в нашу сторону.
Его взгляд ясно говорил, что необходимо быстро отречься. Иначе будет плохо. Генерал и Черемухин потупились. Лисоцкий стал спешно завязывать шнурок ботинка. Генерал сказал сквозь зубы:
– Петя, ответь что-нибудь. Ну их...
И тихо выругался обычным матом.
Я подошел к старцу, положил руку на спинку плетеного кресла и начал говорить. Черемухин впоследствии назвал мою речь «Экспромтом для сумасшедших на два голоса». Второй голос был Зубова. Старик вступал тенором в ответственных местах.
– Друзья мои! – сказал я. – Представьте себе обыкновенное ведро. Каким оно вам кажется, когда вы крутите ручку ворота и ведро поднимается из колодца?
– Тяжелым! – выкрикнул кто-то.
– Я говорю о форме, – сказал я.
– Круглым! – раздались крики.
– Верно, – сказал я. – Но вот вы поставили ведро на сруб и взглянули на него сбоку. Какой формы оно теперь?
После непродолжительного молчания чей-то голос неуверенно произнес:
– Усеченный конус...
– Правильно! – воскликнул я. Признаться, я не ожидал такой осведомленности вятичей в геометрии.
– Ведро есть ведро, – значительно сказал отец Сергий, на всякий случай определяя свою позицию.
– Конечно, ведро есть ведро, – быстро подхватил я, – но в том-то и дело, что никто из нас не знает, что это такое на самом деле...
Вятичи совершенно обалдели. Я вконец заморочил им голову этим ведром.
– Мы получаем лишь представление о ведре, зависящее от нашей точки зрения. И так во всем. Измените точку зрения, и одна и та же вещь изменит форму, оставаясь по-прежнему непознанной вещью в
