переднюю комнату: там служанка качала люльку. Она взяла Вельфхена на руки, принесла в комнату и посадила на высокий детский стульчик.
– Ничего удивительного, что он так кричит! – спокойно сказала она. – Он весь мокрый. – Но не подумала даже о том, чтобы его переложить. – Тише, чертенок, – продолжала она, – не видишь разве, у нас гости!
Но Вельфхен нисколько не считался с гостем. Манассе встал, похлопал его по плечу, потрепал по толстой щечке и подал ему большую куклу. Но ребенок бросил игрушку и продолжал орать благим матом. Под столом аккомпанировал ему диким воем Циклоп.
Мать не выдержала:
– Подожди, чертенок. Я знаю, чем тебя успокоить. – Вынула изо рта черный, изжеванный окурок сигары и сунула в губы ребенка. – Ну, вкусно? А?
Ребенок мгновенно замолк, сосал окурок и радостно смотрел большими смеющимися глазенками.
– Вот видите, господин адвокат, как нужно обходиться! – сказала фрау Гонтрам. Она говорила самоуверенно и вполне серьезно. – Вы, мужчины, не умеете обращаться с детьми.
Вошла служанка, доложила, что стол накрыт. Потом, когда господа отправились в столовую, она подошла к ребенку.
– Фу, гадость! – закричала она и вырвала у него изо рта окурок. Вельфхен тотчас же опять заорал. Она взяла его на руки, стала качать, запела грустные песни своей валлонской родины. Но ей так же не повезло, как и Манассе: ребенок не переставал кричать. Тогда она снова подняла окурок, плюнула на него, обтерла его грязным кухонным передником, стараясь погасить все еще тлевший огонь. И сунула, наконец, в красные губки Вельфхена.
Потом взяла ребенка, раздела, вымыла, надела на него чистое белье и уложила в постель. Вельфхен успокоился, дал себя вымыть. И заснул с довольным видом, все еще держа грязный черный окурок в губах.
О, как была права фрау Гонтрам. Она умела обходиться с детьми, по крайней мере – со своими.
А в столовой ужинали, и советник юстиции начал свои бесконечные повести. Выпили сначала легкого красного вина. И только на десерт фрау Гонтрам подала крюшон. Ее муж состроил недовольную физиономию.
– Влей хоть немного шампанского, – сказал он. Она только покачала головою:
– Шампанского больше нет, всего одна бутылка. Он удивленно посмотрел на нее через пенсне.
– Ну, знаешь ли, и хозяйка же ты! Нет шампанского, а ты не говоришь мне ни слова! Скажите пожалуйста! В доме ни капли шампанского! Вели хоть подать Роттегу. Хотя и жалко его для крюшона!
Он продолжал качать головою. 'Ни капли шампанского! Скажите на милость! – повторял он. – Нужно сейчас же раздобыть.
Жена, принеси-ка перо и бумагу. Я напишу княгине'.
Но когда бумага была перед ним, он ее отодвинул от себя.
– Ах, – вздохнул он, – я столько сегодня работал. Напиши-ка, жена, я продиктую.
Фрау Гонтрам не двинулась с места. Писать? Только этого не доставало!
– И не подумаю даже, – сказала она. Советник юстиции посмотрел на Манассе:
– Коллега, не могли бы вы мне оказать небольшую услугу? Я так страшно устал.
Маленький адвокат негодующе поднял глаза. «Страшно устал? – захохотал он. – От чего же? От бесконечных рассказов? Хотелось бы знать, откуда у вас всегда чернила на пальцах! Ведь не от писания, конечно!»
Фрау Гонтрам рассмеялась: «Ах, Манассе, это еще с Рождества, – он подписывал тогда балльники детям! Впрочем, что вы спорите? Пусть Фрида напишет».
Она подошла к окну и крикнула Фриду. Пришла Фрида вместе с Ольгой Волконской.
– Как мило, что ты тоже здесь! – поздоровался с нею советник юстиции. – Вы уже ужинали? – Да, девушки ужинали внизу на кухне.
– Садись-ка, Фрида, – сказал отец, – вот сюда. – Фрида повиновалась. – Вот так! Ну а теперь возьми перо и пиши, что я тебе продиктую.
Но Фрида была истинное дитя Гонтрама, она ненавидела писание. И тотчас же вскочила с места.
– Нет, нет! – закричала она. – Пусть Ольга напишет, она умеет лучше меня.
Княжна стояла возле дивана. Она тоже не хочет. Но у подруги было средство заставить ее.
Это помогло. Послезавтра был день исповеди, и список грехов княжны еще далеко не полон. Грешить перед конфирмацией нельзя, но каяться все-таки необходимо. Нужно обдумывать, вспоминать и искать, не найдется ли хоть какой-нибудь грех. Этого княжна совсем не умела. Зато Фрида была очень искусна. Ее список грехов представлял предмет зависти всего класса, особенно легко выдумывала она греховные мысли, сразу целыми дюжинами. Это было у нее от отца: она могла выложить сразу целый ворох грехов. Но зато если действительно грешила, то уже пастор никогда не узнал бы об этом.
– Пиши, Ольга, – шепнула она, – я одолжу тебе восемь хороших грехов.
– Десять, – потребовала княжна.
Фрида Гонтрам утвердительно кивнула головою: ей было безразлично, она согласилась бы и на двадцать, только чтобы не писать.
Ольга Волконская села к столу, взяла перо, вопросительно посмотрела на Гонтрама.
– Ну, так пиши! – сказал тот. – Многоуважаемая княгиня…
Но княжна не писала:
– Если это маме, так ведь я могу написать: милая мама!
– Пиши что хочешь, только пиши.
И она начала: «Милая мама!»
И дальше под диктовку советника юстиции:
«К великому сожалению, должен известить, что ваше дело подвигается медленно. Мне приходится много раздумывать, а думать очень трудно, когда нечего пить. У нас в доме нет больше ни капли шампанского. Будьте добры поэтому, в интересах вашего процесса, прислать нам корзину шампанского для крюшона, корзину Роттегу и шесть бутылок…»
Сен-Морсо! – воскликнул маленький адвокат.
'Сен-Морсо, – продолжал советник юстиции. – Это любимая марка коллеги Манассе, которая помогает мне иногда в вашем деле.
С наилучшими пожеланиями, ваш…'
Ну, вот видите, коллега, – заметил он, – как вы ко мне несправедливы! Мне не только приходится диктовать, но я еще должен собственноручно подписывать!
И он подписал письмо.
Фрида отошла к окну.
Вы готовы? Да? Ну, так я вам скажу, не нужно никакого письма. Только что подъехала Ольгина мама и идет сейчас по дорожке сада. Она давно заметила княгиню, но молчала и не прерывала письма. Если уже она даст хороших грехов, то пускай хоть другие поработают. Таковы были все Гонтрамы – и отец, и мать, и дети: они очень не любили работать, но охотно смотрели, как работают другие.
Вошла княгиня, толстая, рыхлая, с огромными бриллиантами на пальцах, в ушах и в волосах. Она была какой-то венгерской графинею или баронессою и где-то на востоке познакомилась с князем. Что они поженились, несомненно. Но, несомненно и то, что с первого же дня оба стали мошенничать. Ей хотелось настоять на законности брака, который по каким-то причинам с самого начала был невозможен, а князь, считавший его вполне возможным, старался изо всех сил воспользоваться пустыми формальностями и сделать его незаконным. Сеть лжи и наглого шантажа – прекрасное поле действий для Себастьяна Гонтрама. В этом процессе все было шатко, ничего определенного, малейшее упущение тотчас использовалось противною стороною, – всякая законность сейчас же опровергалась законами другой страны. Несомненно одно: маленькая княжна – князь и княгиня признавали себя отцом и матерью, и каждый требовал Ольгу себе – этот плод странного брака, которому должны были достаться миллионы. В данное время на стороне матери шансов оказывалось больше.
– Садитесь, княгиня! – советник юстиции скорее откусил бы себе язык, чем сказал этой женщине – Ваше Сиятельство. Она была его клиенткою, и он не обращался с нею ни на йоту почтительнее, чем с
