образом отделился от своего бренного тела, чтобы превратиться в этом мире тишины в некую безмолвную и безжизненную глыбу. Он положил руки на колени и, повернув голову, уставился в окно, на небольшой серый прямоугольник неба. Ничто и нигде не двигалось, и это было вполне естественно: полная неподвижность вполне соответствовала полной тишине. Однако несколько минут спустя, когда Александр почувствовал, как мало-помалу дремота одолевает его, он увидел, как вниз по бездонному колодцу медленно-медленно планирует маленькое белое перышко; на какой-то краткий миг оно повисло на уровне его глаз, паря в воздухе, а затем стало спускаться и исчезло из виду в мрачных глубинах внутреннего двора.
— Вот ваша папка, господин профессор.
Голос молодой женщины вывел Александра из оцепенения, а быть может, даже и разбудил его, потому что он, вероятно, на какое-то время заснул после того, как белое перышко промелькнуло за окном. Застала ли библиотекарша его спящим, увидела ли она, что веки у него смежены, что рот полуоткрыт? Такое вполне могло с ним случиться, и Александр при мысли об этом испытал смущение, ибо девушка должна была усмотреть в самом факте погружения читателя в сон признак старческого маразма. Несомненно, она какое-то время наблюдала за ним с чувством легкого презрения, смешанного с любопытством и желанием немного позабавиться видом этого смешного старика, что было для Александра просто ужасно, так как больше всего на свете он теперь боялся показаться смешным. Но как бы там ни было, лицо девушки продолжало оставаться бесстрастно-равнодушным, и она ничем себя не выдала.
— Простите меня за задержку, — сказала она, — из читального зала поступил срочный заказ… Я очень сожалею.
— Ничего, ничего, — забормотал Александр. — Благодарю вас. Я сейчас же примусь за работу.
Он заметил, что девушка сняла очки, и так как на ее губах заиграла еле заметная улыбка как раз в тот миг, когда она протянула ему папку, он нашел, что так она выглядит более привлекательной и любезной.
— Когда вы закончите работать с этой папкой, — добавила она, — вы меня известите, и я принесу вам следующую. Если вы захотите покинуть здание библиотеки в течение рабочего дня, не забудьте запереть кабинет на ключ и не забудьте вернуть мне этот ключ вечером, перед уходом.
— Ах вот как? Неужели, по мнению вашего начальства, эта рукопись представляет такую ценность?
— Я не знаю… Но таковы распоряжения сверху…
— Ну хорошо, хорошо, я сделаю все так, как вы сказали.
— У вас есть все, что нужно? Да? Тогда я вас покину. Если вам что-нибудь понадобится, вы знаете, где меня найти.
Девушка слегка склонила голову в знак почтения, повернулась и удалилась.
Затворив стеклянную дверь кабинета, Александр открыл папку и нашел закладку, оставленную накануне. Вчера он прервал чтение как раз после описания эпизода с револьвером, вызвавшего такой взрыв ярости у Бенжамена Брюде. На следующих страницах о Ксавье не было никаких упоминаний. Его более как бы не существовало: его с равным успехом могло поглотить жерло вулкана, разорвать в клочья дикие звери… Зато на первый план вышла теперь идея самоубийства и со всех сторон рассматривались преимущества тех или иных способов найти эту смерть: повеситься на одном из деревьев в парке, утопиться в реке (но сначала надо будет привязать к ноге камень или повесить на шею груз), броситься вниз с высокой башни, отравиться, либо приняв большую дозу барбитуратов, либо раздавив во рту ампулу с цианидом (способ, вероятно, был навеян какими-то литературными реминисценциями: Бенжамен собирался спрятать ампулу в оправе кольца). Рассматривал он и такие варианты, как смерть под колесами автомобиля или автобуса, как вскрытие вен или надевание на голову пластикового мешка и затягивание его концов на горле. Правда, как это ни странно, в этом бесконечном списке способов самоубийства отсутствовал способ, предусматривавший использование огнестрельного оружия. Чувствовалось, что Брюде, словно зачарованный идеей смерти, никак не мог принять решение, какой же способ предпочесть. Да и в самом ли деле он желал смерти, или просто находил болезненное наслаждение (сродни сладострастию) в том, что без устали мусолил и мусолил эти слова, постоянно вызывая в своем воображении одни и те же ужасные картины? Да, кстати, и стиль Брюде претерпел изменения… Ранее он, выражавший свои мысли грубо, резко и прямолинейно, теперь явно поддался соблазну писать красиво, литературно… Да, несомненно, это так: появились следы правки, какие-то вставки и переносы, стиль стал более изысканным, и порой можно было угадать, что молодой автор как бы заговорщически подмигивает будущему читателю.
Не сознавал ли Брюде сам, что он ступает на столь презираемый путь отступничества, что он как бы сам предает себя, что его после этого можно будет обвинить в легкомыслии? Возможно, что и сознавал… Внезапно он, повинуясь безотчетной ярости, перечеркивал целую страницу текста, а затем исписывал следующую, строчку за строчкой одним единственным словом «ничто» — и его переводами на известные ему языки: «nada», «nichts», «nothing».
Стоял декабрь, и мысль о приближении Нового года пугала его, потому что в его душе оживали все тягостные воспоминания детства, связанные с этим событием. Покончить с собой накануне Нового года было бы очень хорошо…
Все же Бенжамен Брюде преодолел себя, как мореход огибает опасный мыс, скажем, мыс Горн, но именно тогда он оказался «в самых опасных, мрачных водах».
Александр вынырнул на «поверхность» из глубин наследия Брюде около полудня, зевнул и почувствовал, что голоден. Он ощущал себя усталым, словно оглушенным, после нескольких часов, проведенных в тесном кабинете в одном и том же положении над рукописью, слова которой, как ему казалось, проникали против его воли в мозг, накапливались там, пронизывали все его мысли. Сказать по правде, он вдруг почувствовал, что ужасно устал от навязчивых идей Брюде, что сыт ими по горло; мысль о том, что можно будет выйти на свежий воздух и перекусить где-нибудь рядом, принесла ему некоторое облегчение.
Александр аккуратно сложил все листки в папку, закрыл тетрадь, где вел записи, а затем, следуя данным ему указаниям, встал, вышел из кабинета и закрыл дверь на ключ. Он углубился в узкий проход между стеллажами, сделал несколько поворотов, понял, что заблудился, и был вынужден вернуться назад. Теперь библиотека представлялась ему чем-то вроде тех заколдованных лесов, о которых повествуют в сказках и легендах, лесов столь густых, что там все дорожки и все тропинки тотчас же зарастают и теряются в зарослях, озаряемых мягким неярким светом, тех лесов, где никто бы не удивился, встретив волшебника или говорящего волка. Александр продолжал куда-то двигаться, теперь уже наугад; он протискивался между стеллажами, забитыми пыльными ветхими книгами, на корешках которых тускло поблескивали золотые буквы названий; он обратил внимание на то, что это были буквы не латиницы, а кириллицы. Он начал уже было ощущать легкое беспокойство по поводу столь долгих блужданий в этом «зачарованном месте», когда вдруг заметил в одном из прогалов кружок яркого света, в нем стол и уже знакомую молодую женщину. Успокоившись, он направился в ту сторону.
При его приближении она едва соизволила оторваться от чтения и взглянуть на Александра.
— Я сейчас схожу пообедаю и очень скоро вернусь. Я закрыл кабинет на ключ, как вы велели.
— Хорошо, хорошо, — равнодушно бросила она.
— Я чуть-чуть не заблудился, библиотека такая огромная, книжным полкам конца не видно…
— Постепенно вы привыкнете, не волнуйтесь. Здесь довольно легко находить дорогу, достаточно только найти что-то, что будет служить вам ориентиром…
На улице было холодно. В небе неподвижно застыли пепельно-серые облака. Вокруг библиотеки было пустынно. Однако движение на соседней улице оказалось довольно интенсивным, там деловито сновали гудящие машины, и от их мельтешения у Александра даже слегка закружилась голова; головокружение еще более усилилось от шума и гама, обрушившегося на него в тот миг, когда он переступил порог ближайшего к библиотеке кафе, где решил немного перекусить.
Большой зал был битком набит возбужденными, развязными студентами, весьма небрежно и неряшливо одетыми, как того требовала современная мода, и Александр в который раз ощутил свой возраст, ощутил, что отстал от жизни. Он почти пожалел о том, что зашел в это кафе, но у него не хватило
