опрокинуть шлюпку:
— Что же ты… Ведерников! Жми!
— Матвей Матвеич,— окликнул его Синицын.
И Матвей Матвеич, спохватясь, уставился на секундомер.
Пловцы были совсем близко от финиша. Ведерников напрягал силы, надеясь снова вырваться вперед. Но Майборода, которого почти нельзя было разглядеть среди тучи брызг — так бешено молотил он руками,— не отдавал выигранного расстояния. Он пришел к финишу на полторы секунды раньше Ведерникова, не посрамив чести взвода.
Когда шлюпка возвращалась, приняв на борт пловцов, Евтушенко спросил Майбороду:
— Где это ты так шлепать выучился?
Майборода, черный, лоснящийся, как тюлень, только покрутил головой — он еще не отдышался после гонки, закашлялся, засмеялся. И все засмеялись, на него глядя, даже Ведерников.
На берегу товарищи встретили победителя радостными криками. Особенно рад был Гаврюшин, опасавшийся, подобно Синицыну, что Майборода подкачает. Гаврюшин толкался среди матросов, повторяя с веселым изумлением:
— Ай да Сенька! Показал класс!
— Ничего — ответил ему Ведерников, прыгая на одной ноге и натягивая на вторую штанину.— Наше от нас не уйдет. Еще прижмем Сеньку с тобой в придачу!
А вечером все трое — Ведерников, Майборода, Гаврюшин — сидели у входа в палатку и пели. Подходили матросы из других палаток, песня становилась громче, дружнее. И чей-то голос, кажется Гаврюшина, высоко и ладно выводил:
Споемте, друзья, ведь завтра в поход
Уйдем в предрассветный туман…
— Славно поют,— сказал Никуленко (они с Синицыным шли к себе в палатку) и остановился послушать.
Остановился и Синицын.
В ночной тишине голоса звучали торжественно и немного печально. Звезды ярко светили в темном небе, их свет дрожал в воде бухты. Слышался мерный, как вздох, шум прибоя.
— Хорошо у нас! — воскликнул Синицын. Никуленко взглянул на товарища, рассмеялся.
СЛЕДОПЫТ
Никуленко с удовольствием вытянул усталое тело на койке. Синицын еще не раздевался и, как обычно в эту пору, обсуждал вслух последнюю военную сводку, ругая радиста за неразборчивость передачи.
Никуленко слушал молча. Дождь, внезапно начавшийся, хотя только что небо было совершенно чисто, громко барабанил о парусину. Это была привычная музыка. Привычно было и то, что Юра Синицын изливал свою душу. Одно было непривычно — то, что творилось там, на фронте, за десять тысяч километров отсюда. Но это Никуленко не мог изменить. Поэтому он молчал.
Умолк наконец и Синицын. Он беспокойно ворочался на койке, вздыхал, думая о матери, которая находилась именно там, где сейчас должен был находиться он, ее сын. Однако усталость взяла свое — он уснул. Заснул и Никуленко. Ночью его разбудили выстрелы. Стреляли со стороны бухты. Никуленко проворно оделся и выскочил из палатки.
Стрелял часовой на посту № 3. Он утверждал, что видел в тумане человека, пробиравшегося мимо поста к сопкам, указанном направлении посланы были люди. Но туман был такой густой, что, ничего не обнаружив, они вернулись.
Капитан Пильчевский находился в штабе и слушал оперативного дежурного, докладывавшего о происшествии. Оперативный, лейтенант Евтушенко, говорил, что часовому померещилось:
— В этом молоке не то что человека, эскадру не заметишь! Зря поднял тарарам.
Капитан не успел ответить. В дверь постучали, и на пороге показался мокрый, грязный с головы до ног Никуленко.
— Разрешите доложить…— Никуленко козырнул и протянул командиру обрывок ремешка, найденный шагах в ста от поста № 3.
Капитан Пильчевский внимательно разглядывал находку. Это был обрывок обыкновенного поясного ремня, очень старый, почти сгнивший. Каким образом попал он сюда? Никого, кроме военных моряков, в этих местах не было. Во всяком случае, не должно было быть. Может быть, ремешок принадлежал Пак- Якову? Но старик подвязывал свои знаменитые белые штаны веревкой. Притом кореец еще на прошлой неделе переселился, как было ему приказано, и находился далеко за пределами запретной зоны. Обрывок ремня мог обронить и какой-нибудь таежный охотник: мало ли кто шатался здесь прежде! Тем не менее, ремень найден был только сейчас. На это особенно напирал Никуленко. Значит, часовой прав: кто-то пробирался мимо поста…
Выйдя из штаба, Никуленко прошелся между рядов палаток. Спать ему расхотелось. Белый туман лежал вокруг. Где-то справа шумел ручей, заливались лягушки. Часовой окликнул младшего лейтенанта, зажег карманный фонарик и, узнав, пропустил. Никуленко миновал часового, спустился к ручью, у излучины которого сооружалась батарея.
Она была хорошо укрыта. Лишь опытный глаз мог различить прочные, врезанные в обратный скат сопки, замаскированные кустами, железобетонные площадки, которые были почти готовы. Здесь предстояло установить орудия, недавно доставленные в бухту.
Никуленко стоял возле ручья, глядя на противоположный берег, где обнаружил свою находку. Все было тихо. Он подождал немного и пошел спать.
Утром, сразу после побудки, в палатку к Никуленко и Синицыну явился Майборода и доложил, что найдены следы человека, ведущие к ручью. Майборода докладывал строго официальным тоном, приложив руку к бескозырке, однако веселые, немного дерзкие глаза его блестели: все-таки он оказался расторопнее всех!
Следы действительно вели к ручью. Как раз против того места, где стоял ночью Никуленко, трава на берегу была сильно примята: неизвестный, видимо, лежал здесь, выжидая, пока стихнет тревога. Дальше следы терялись.
Никуленко и Синицын, немного сконфуженные тем, что проспали такое дело, долго бродили вдоль берега ручья, раздвигая сизо-красные гибкие лозы таволожника, а Никуленко даже ползал в траве, пока в конце концов снова не нашел следы, но уже ниже по течению. Похоже, что оставил их человек бывалый, «стреляная птица», как выразился Никуленко. Юноша рассуждал так: заметая следы, неизвестный спустился в воду и брел по дну до того места, где берег становился каменистым. Здесь, избегая ступать на узкую полоску прибрежного песка, он ухватился за ветку таволожника, подтянулся и выпрыгнул на камни.
В подтверждение своих мыслей Никуленко показал товарищу погнутую таволожину с едва приметной царапиной. Еще он высказал предположение, что неизвестный хромал на левую ногу и башмаки на нем были старые, стоптанные.
Юрий Синицын знал охотничьи повадки товарища, выросшего среди тайги и сопок, и все же отнесся к его выводам недоверчиво. Кто мог пробираться на укрепленный пост? И за каким чертом полезет человек в туманную ночь, когда все равно ничего не видно? Наконец, можно ли поручиться, что следы не принадлежат кому-нибудь из матросов? Сотни ног меряют ежедневно эти места. Какой-нибудь матрос, возможно, сидел или лежал на берегу ручья…
— Тебе бы на фронт, Митя! — сказал он полунасмешливо.— Отличный разведчик вышел бы… Зря здесь пропадаешь!
Вдвоем они явились к капитану Пильчевскому с докладом, Никуленко просил разрешения продолжать
