скинула его и улеглась, чтобы отдышаться. На потолке красовалась роспись — ангелочки, играющие с летающими рыбами.
Роберта встала и отправилась в ванную, чтобы ополоснуть лицо. И тут заметила рядом с туалетным столиком громадный кофр. На нем лежала ее полотняная сумка, украшенная рисунками цветов. Она открыла чемодан-вешалку, в котором висело несколько платьев и лежали шляпки. Внизу стояли туфли, тапочки, а на полке высилась груда носовых платков с вышитыми инициалами.
На туалетном столике лежала визитная карточка: «Добро пожаловать в Лондон, мисс Моргенстерн. Буду иметь удовольствие видеть вас завтра в полдень на завтраке на пленере в нашем Хрустальном Дворце». Подпись: Палладио. Роберта положила визитку на место.
Удивительно со стороны графа… У него была репутация миллиардера-отшельника, сухого и бесчеловечного. Похоже, ее создали таблоиды, которые Палладио не раз объявлял своими заклятыми врагами… Человек, которого поносит желтая пресса, не мог быть совсем пропащим, сочла колдунья.
А что могло означать выражение «завтрак на пленере»?
Роберта дошла до стола с резными ножками, похожими на небольших драконов. На столе ее ждала папка с гербами исторических городов.
— Спасибо, Симмонс, — сказала она, беря ее в руки.
Роберта порылась в сумке и достала из нее досье Грубера. Бросила обе папки на кровать и открыла, чтобы сравнить содержимое.
Из дела Симмонса она узнала, что Мэри Грэхем стала жительницей недавно и что она любила порезвиться в постели. Она жила на солидное наследство, полученное на континенте. Опрошенных свидетелей можно было пересчитать по пальцам одной руки. Бобби, поздно вечером столкнувшийся с Грэхем на Вестминстерском мосту. Многие клиенты «Черного пса» помнили о пьяной девушке, которая, похоже, кого-то ждала. Никто не видел, как она покинула таверну. Никто не видел ее убийцу.
Роберта вздохнула. Досье Симмонса было столь же пустым, что и досье Грубера. Но с чего-то надо было начать. С чего-то более существенного, чем не поддающиеся проверке отпечатки Симмонса или романтические предположения Мартино.
Колдунья открыла крохотную коробочку для румян, куда уложила ресницы Мэри Грэхем. Извлекла из своей сумки кисет, рисовую бумагу и мундштук. Произнесла над ресницами заклинание, и они сгорели, оставив кучку черного пепла. Она скрутила сигарету, высыпала содержимое коробочки для румян в темный табак и тщательно разгладила белый цилиндрик. Воткнула его в мундштук и направилась к балкону, захватив по пути из чемодана пончо. Закуталась в шелковистую ткань, уселась в плетеное кресло и поднесла визуальную память Мэри Грэхем к губам. «Побольше мужества, девочка», — подумала Роберта. Потом громко обратилась к Темзе:
— Пусть секунды, чей бешеный бег не остановить, умерят скорость своего полета.
Чайка, коснувшаяся реки, разом затормозила. Туман приобрел молочно-ледяной оттенок. Роберта сосредоточила взгляд на кончике сигареты, которая вспыхнула, разбрасывая искры. Колдунья сделала первую затяжку, и жизнь Мэри Грэхем до мига ее смерти побежала перед ее глазами. Младенец. Красные пинетки. Зеленое поле, белые простыни, хлопающие на ветру. Женщины, опять женщины. Ни одного мужчины. Город. Роберта узнала муниципальный театр. Знаменитый актер, встреченный как-то ночью. Париж, Венеция. Грэхем была завсегдатаем исторических городов. Лондон…
«Прибыли», — подумала Роберта. Образы стали четче, а фрагменты памяти — красноречивей. Вечер в театре, прогулка на судне, появились мужчины, много мужчин, Вестминстерский мост, размытый смогом.
Перед ее глазами возник и исчез бобби. Стены, музыканты и кружащиеся танцоры. Изображение становится нечетким, стабилизируется, застывает.
Напротив Роберты сидит черный силуэт, похожий на мираж в мареве. Идентификация невозможна. Колдунья чувствует, как по ее бокам текут ручейки пота. «Сосредоточься, Мэри Грэхем, черт тебя подери!» — ругается она. Улица. Ряд фонарей. Пустырь. Кусок стены. Наконец четкое изображение: глаза мужчины. Черные зрачки, невыразительные, окруженные невероятно белой роговицей. Взгляд Мэри снова затуманивается. Поле ее зрения сужается, быть может, от приближения наслаждения. Или ужаса.
Детали становятся яснее. Жилет со сложным рисунком. Опять глаза. Кисть, тонкая и элегантная. Взгляд внезапно уходит влево и возвращается обратно. Теперь изображение приобретает удивительную четкость. Мэри смотрит на живот палача. Жилет распахивается, открывая набор более или менее длинных лезвий, кривых, прямых, заостренных.
Глаза Мэри останавливаются на губах человека. Из-под хищных губ показывается эмаль белых, ухоженных зубов.
— Говори! — приказывает колдунья.
Губы начинают медленно шевелиться. Роберта расслышала каждый слог. Глаза внезапно поднимаются к глазам убийцы — теперь они налились кровью, потом поле зрения окончательно сужается и исчезает, как изображение в выключенном телевизоре. Конец истории. Счастливого путешествия в мир иной, мисс Грэхем.
Роберта давит сигарету каблуком. Чайка за этот час продвинулась едва на метр. Но за это время колдунья увидела, как перед ее глазами прошла целая жизнь. Роберта устала. Ее тошнит, ей хочется оплакать Мэри. Она вдруг начинает дрожать, а пончо не в силах ее согреть.
Она отдает короткий приказ. Время возобновляет свой бешеный бег, бросая чайку к воде и освобождая туман из ледяного плена. Роберта повторяла про себя слова, произнесенные убийцей. Она прочла их по губам, как ее обучали в Колледже колдуний.
«Почему этот сукин сын назвал Мэри Грэхем Энни Чепмен?» — спрашивает она себя.
Она встала, быстро занесла в книжечку несколько зрительных деталей — жалкий урожай этого опыта. Жилет, цвет глаз, описание рук и губ. Сняла телефонную трубку и попросила телефонистку «Савоя» соединить ее с неким номером. После двух гудков Картотека Криминального отдела ответила.
— Говорит Моргенстерн. Код 6372. Можете ли вы сообщить, что у вас есть на Энни Чепмен? Пройдитесь по всем эпохам.
— Пожалуйста, подождите у телефона, — ответил голос автомата.
Роберта ждала всего несколько секунд. Потом голос сообщил все, что имелось на Чепмен.
Когда колдунья вешала трубку на рычаг, на Лондон уже опускалась ночь. Роберта быстро исписала мелким почерком несколько страниц в книжечке. И с удовлетворенным видом оглядела свое отражение в зеркале.
— Dimidum facti, qui coepit habet, — сообщила она своему отражению, которое с хищной улыбкой ответило:
— Хорошее начало — уже полдела.
— Закончить нельзя, не начав, — изводил себя Мартино, замуровав себя в плену собственного поведения.
Он крутился вокруг трупа, как палеонтолог, обнаруживший доисторическое животное, в поисках решения, в ожидании прозрения. Кондиционеры выключили, чтобы тело приобрело нормальную температуру и его можно было уложить на пол, не рискуя сломать. Пришло время вернуть Мэри Грэхем на землю.
Блестящий панцирь таял, и по ее щекам текли ледяные слезы. На губах появилась печальная улыбка, а веки с надломленными ресницами медленно опустились на глаза, затянутые пеленой смерти.
— Мужчина был сильным и носил обувь тридцать девятого размера, — повторил Мартино.
Отпечатки пальцев были бесполезными при отсутствии картотеки — даже Симмонс был вынужден это признать после того, как прошло первое возбуждение. Согласно хартии исторических городов, никого — будь он транзитник, актер или горожанин — нельзя было заставить пройти регистрацию по всем правилам, даже если общество возвело это правило в закон. Маловероятно, что убийца сам согласится предоставить свои отпечатки, если только не решит вступить на путь полного признания.
Симмонс ушел с извинениями — его ждали неотложные дела. Мартино остался наедине с трупом. От размякшей земли исходил странный и все более сильный запах торфа. Между ног Мартино побежал ручеек рыжей воды. Мэри Грэхем оседала. Если бы не распоротый живот, можно было подумать, что она спит.
Молодой следователь жаждал результата, который хотел получить любой ценой. Он не собирался служить до конца жизни ни в «Цементе», ни в Контрактах. А для этого должен был показать, на что
