За столом у Демьяна собралася родина и соседи. Стол ломился от яств, всей родовой собранных. Меды хмельные рекою лились. Демьян, враз посвежевший и помолодевший, сидел на лавке, обняв детей, и рассказывал, как Степан его выхаживал, как дни и ночи не отходил от него. Как на кабана ходил, едва жизни не лишившись в поединке со зверем свирепым. Лишь о встрече с шаманом Дударом промолчал Демьян, не желая вспоминать о кошмаре своем, в лапах людоедов пережитом.
Настена, сидевшая рядом со Степаном, даже вскрикнула ненароком, рот ладошкою прикрыв, когда Демьян сказывал о том, как Степан воротился из лесу в полушубке, кабаном располосованным, да ногу свинячью принес.
Ввечеру, когда уж до ворот Стерховых дошли, девица вдруг привстала на цыпочки и, неловко чмокнув Степана в щеку, бородою колючей заросшую, стремглав убежала в сени…
Степан долго еще стоял у ворот, небо, звездами алмазными усыпанное разглядывая. Что-то теплое, ласковое шевельнулось у него в груди, в жар бросив…
Шапку лохматую с головы смахнув, подставил он голову разгоряченную морозцу свежему и глаза зажмурил в предчувствии чего-то хорошего, неземного, Господом человеку даруемого лишь раз единый в жизни…
Глава 8
Рано утром, едва солнце лучистое брызнуло златом по верхушкам заснеженных сосен, распрощавшись с хлебосольными хозяевами, обняв Мефодия, шагнул Степан за ворота усадьбы Стерхов,… где его ждала Настёна.
Прижавшись к нему всем телом, и дрожа крупной дрожью, девица неловко ткнулась горячими губами ему в бороду, и едва слышно прошептала:
- Ждать тебя буду, сокол мой. Сколь бы времени не пришлось,… - и, взметнув широким подолом снежную порошу, убежала…
Степан шел, ног под собою не чуя от счастья. Предчувствие чего-то необычайного, чистого и светлого, грело его душу и окрыляло надеждою. Это было новое, не изведанное ранее состояние души, когда весь мир кажется близким тебе, открытым и добрым, и все – и дальний путь в леса дремучие, и только выглянувшее из-за дальних сосен солнышко, и крепкий морозец, щиплющий щеки и усыпающий бороду серебристыми блестками инея, вызывает радость и восторг.
Степан сам не заметил, как дошел до опушки леса и шагнул под сумрачные своды вековых сосен, задохнувшись от густого, терпкого хвойного духа, напитавшего воздух. До поляны заветной он дошел по заметям снежным уже к полудню.
Но на подходе к скиту чувство неосознанной тревоги змеей поползло за ворот полушубка. Укрываясь за стволами сосен, Степан подошел к скиту и сразу увидел сломанную опору навеса, вырванную дверь сруба, скособочившуюся на одной нижней петле, истоптанную множеством ног поляну. Загон для козлят был разгромлен, и от бедной скотинки остались лишь рога да копыта, да клочья шерсти, повисшие на изломанных жердях. Он вырвал из ножен саблю и, ступая мягко по скрипучему снегу, приблизился к скиту. На снегу у крыльца в изобилии алели яркие пятна крови и валялись ошметки медвежьей шкуры. К лесу от крыльца уходили следы волочения двух тел. По следам он счел, что было на поляне восемь человек, двое из которых погибли. У кромки леса нашел он заскорузлый человечий палец с грязным обломанным ногтем, отхваченный напрочь чем-то острым, и с удовлетворением подумал, что палец сей не мог принадлежать Никитке.
Степан заглянул в скит и с ужасом обнаружил полный разгром: лавки, полати, стол – все было разбито, переломано. Пол земляной был усыпан вытряхнутыми из мешочков сушеными ягодами малины, ежевики, шиповника, грибами, травами лечебными. Он шагнул с крыльца и услышал слабый стон, будто щенок встявкнул. Из-за сруба, шатаясь показался волк – весь избитый и ободранный. Глядя виноватым желтым глазом на Степана, он подошел и ткнулся мордой в колени, мотнув тяжелой головой в сторону леса.
В душе Степана проснулась надежда, и он громко позвал отрока. В ответ, словно из-под земли раздался стук. Он опрометью бросился к погребу, ляда которого была завалена огромной кучей снега. Быстро раскидав ногами снег, он рывком откинул ляду, и из темного зева погреба показался дрожащий от холода и страха Никита.
Степан обнял отрока и, ласково поглаживая того по спине, спросил:
- Что приключилося, Никитушко?
- О н е приходили, - захлебываясь слезами, ответил Никита. – Те, которые… Тогда, помнишь?
- Плосколицые, што ль?
- Они, дядя Степан. Жутко так было, как услышал, что волк с имя бьется. Двое их сперва было… Я выглянул в щелку-то, а волк одного уж загрыз и второго свалил. Я шибко испужался и в погреб побежал. А как ляду бросил, так услышал, как снег на нее с дерева посыпался. Ой, а как козлятушки кричали, дядь Степан! Ровно дети малые! Так мне их жалко было… Их же, видать, живьём рвали нелюди… Ломали оне тут всё – треск стоял! Слыхал я, как уходили оне, снегом скрипя да взрыгивая от козлятинки нашей. А выбраться отсюдова не смог. Снег ляду привалил…
- Ну ничего, ничего. Ушли же они. Теперя неча бояться… А снег, что на ляду просыпался, следы твои скрыл. Оттого-то и не нашли тебя нелюди.
- Так ведь воротятся оне, дядя Степан! Как пить дать воротятся. Им, видать, ести неча в лесу-то, коли к нам пришли, за человечиной.
- Ничего, Никитушка, сдюжим, коль придут. Пошли-ка в скит. Сейчас дверь наладим, печку растопим, согреешься…
Быстро починив дверь, Степан оставил мальца заниматься печкой, а сам вышел на двор. Он сразу заметил, что исчезла и туша свиньи, лишь не четверть объеденная Демьяном… Пропали плошки с мазями из жиров барсука, медведя и волка, хранившиеся от порчи на морозе. «Да, - подумал Степан, - видать, действительно оголодали нелюди, коль даже снадобья лечебные забрали».
«Никита прав, - решил Степан, - угроза возвращения плосколицых есть, и нешуточная. К тому же, потеряв двух человек в схватке с волком, и не найдя обитателей скита, они наверняка озлоблены и жаждут мести». И Степан занялся приготовлениями к визиту нежданных гостей.
Выбрав две саженных колоды, не распущенных еще на дрова, он коловоротом насверлил в них отверстия, в кои вбил колышки в локоть длиной. Концы колышков он обтесал, заострив, и обжег факелом для крепости. Закрепив на концах колод льняные веревки, он подтащил их к тропе, уходящей в лес, по которой и пришли плосколицые.
Степан кликнул Никиту, и вдвоем они потащили колоды в лес. Выбрав подходящее место, где ветки густо нависали над тропой, они затащили меж двух деревьев первую колоду, подвесив ее на высоте пяти саженей. От узла колоды Степан протянул тонкий шнур и привязал его к колышку, забив его под снег на тропе. Теперь непрошеные гости, идя по тропе, обязательно собьют колышек, который освободит узел, и колода, сорвавшись с высоты, полетит на двух веревках встречь идущим, пронзив хоть одного из них на уровне груди. В десятке саженей от первой колоды укрепили вторую, узел которой должна была сорвать первая колода, устремившись вниз. Вторая колода должна была прибить к первой тех, кто уцелеет от ее удара. Закончив работу, Степан оглядел деревья, убедившись, что колоды не видны с тропы, а веревки надежно укрыты за ветками. Уходя с тропы, он ударил, походя, обухом топора по двум соснам, кои, содрогнувшись, сбросили вниз кучи снега, плотно облепившего верхушки. Обрушившись на тропу, снег надежно укрыл следы Степана и Никиты от постороннего глаза.
Воротившись в скит, Степан занялся засовом, коего отродясь не бывало в избушке. Он вытесал из дубовой плахи полотно засова и, разбив обод старого колеса от телеги, снял с него железный
