ТУНГАТАР
По бесконечным шляхам Дикого поля неспешно пылил одинокий всадник. При виде его казачьи разъезды настораживались, но когда он приближался, приветствовали его и уважительно провожали, долго глядя вослед.
При встрече с лазутчиками ногайцев и татар всадник не делал попыток скрыться, а спокойно подъезжал к ним и встречал такой же почтительный прием.
Всадник был широк в кости, обрит наголо, с короткой, совершенно седой бородой на коричневом, иссеченном ветрами и выдубленном солнцем лице. Его простой каптал по вороту, полам и обшлагам рукавов был обшит серебристо – белым волчьим мехом, и это было единственным украшением его одежды.
К седлу его коня был приторочен полный набор вооружения воина: с обеих сторон седла – по колчану, в каждом из которых было по два десятка найз, боевой топор – айбалта, аркан, сплетенный из конского волоса и саадак, в который был уложен кенъ яй – широкий лук для охоты на зверей. Позади седла на широком крупе коня была установлена клетка, кованная из железных полос и накрытая простой холстиной…
И если одежда всадника отличалась простотой и неказистостью, то его оружие, наоборот, было дорогим и изысканным. На левом боку всадника висела кривая арабская сабля в ножнах, обложенных зеленым, бархатистым на ощупь сафьяном, и богато инкрустированных золотом, перламутром и слоновой костью. Навершие рукояти сабли было отлито из червонного золота в виде волчьей головы с оскаленной пастью. На правом боку висел пышак, кованый из булатной стали, вложенный в деревянные ножны – отожженные и покрытые искусной резьбой. За спиной на широком ремне висел колчан со стрелами для охоты, изготовленный из воловьей кожи с тиснением и оплетенный сафьяновым шнуром. Дорогое боевое оружие и снаряжение говорили о том, что всадник принадлежит к воинскому сословию высокого ранга.
После коротких остановок для отдыха он легко садился на коня и делал большие переходы, не зная усталости. Был он крепок - на пятьсот шагов посылал стрелу из лука, а с пятидесяти попадал стрелой в бегущего зайца. И только высохшая морщинистая кожа на руках и на шее выдавали его возраст. А было Карыскыру (это, конечно, был он) далеко за семьдесят.
Уже много дней странствовал он от одного ногайского юрта к другому и в каждом делал одно и тоже. Он разговаривал со старейшинами родов и те собирали по его просьбе мальчиков 6-7 лет. Карыскыр усаживал их в круг и рассказывал о боевых подвигах ногайских батыров, о великом прошлом ногайского народа, а затем снимал с крупа коня клетку, сдергивал холстину и выпускал из нее… волчонка. Волчонок был еще мал – ростом не более безродной шавки, что десятками сновали по кочевьям, выпрашивая кусок лепешки у женщин. Но крепко сбитый, мощный, ширококостный, он выглядел угрожающе. Выскочив из клетки и увидев перед собой малышей, он резко останавливался, широко расставив свои толстые лапы, и скалил ослепительно белые клыки, издавая устрашающий рык. И… ребятня в испуге разбегалась, истошно визжа.
На исходе дня подъехал Тунгатар к очередному кочевью, где повторилась все та же история. Малыши разбежались с визгом, оставив старика наедине со своим четвероногим выкормышем.
Тунгатар вынул из седельной сумки подстреленного им в степи зайца и бросил тушку волчонку. Зверь тут же вонзил в нее зубы, захрустев заячьими костями. Воин уселся на землю, скрестив по-турецки ноги, и устало огладил двумя руками лицо.
Глядя с теплой нежностью на волчонка, с жадностью поглощающего мясо, Тунгатар глухим, надтреснутым голосом заговорил:
- Видишь, брат мой Боро, насколько оскудел народ наш. Из кого мне батыра вырастить, бека, который смог бы возродить Большую ногайскую орду? Обмельчал народ, нету больше батыров. Да и Большой орды больше нету. Разорвали ее, раскромсали ханы в угоду своим мелким интересам, потому что каждый безродный бек вдруг решил сделаться ханом. Вот и стало вместо одной крепкой и сильной орды три маленьких и слабеньких – едисанская, едичкульская и джамбулацкая. Да еще за речкой Яик живут кочевья, так те вообще – каждый юрт сам по себе. И ханы ногайские постоянно грызутся между собой, и народы стравливают. И вот уже, брат мой Боро, ногаец идет войной на ногайца… Что делят они, брат Боро, не могу понять. Неужель не разумеют ханы, что чем мельче народ, тем сломить его легче? Неужели жажда власти так туманит разум?
Тунгатар вдруг резко вскочил на ноги и развернулся, вырвав саблю из ножен. Но сразу же вложил ее обратно и, прижав правую руку к груди, поклонился. Перед ним стоял старец с длинными, совершенно белыми волосами и такого же цвета
бородой до пояса.
- Ты Тунгатар-Карыскыр? – спросил старец очень тихо, так, что воину пришлось обратиться в слух, чтобы разобрать слова старца.
- Да, дадай, это я, - ответил Тунгатар.
- Я слышал о тебе. Ты славный воин, - так же тихо промолвил старец. – А мое имя Кубугул.
- О-о, дадай, я слышал о тебе еще в ту пору, когда босоногим мальчиком впервые сел на коня. Сколько же тебе лет, Кубугул?
- Не знаю, воин, не знаю, - старец склонил свою белую голову, задумавшись. – Когда мне было сто лет, я еще знал. Но после ста прошло еще столько лет, что теперь я уже не знаю.
- Но ты, мне сказали, ищешь батыра? – продолжал Кубугул. Услышав утвердительный ответ, он заговорил медленно и тихо:
- Иди в земли кавказские. Там между реками Кобань и Кума кочует род ногайский «канглы». Это большой и сильный род, поднявший в свое время восстание против самого Чингис-Хана, когда его войско покорило персов и ступило на земли Дагестана. Канглы, не имевшие оружия и лошадей, отбили его у монголов, и, разгромив тумен преследователей, ушли от него в безлюдные и бескрайние степи, названные в их честь Ногайскими. В этих степях они не только выжили, но и прижились, и разошлись во множестве по землям кавказским, сохранив и преумножив род свой. А живут они в состоянии постоянной войны, в окружении враждебных племен кумыков, эндерийцев, калмыков, воинственных аваров и табасаранцев. Люди там закалены в постоянных битвах и походах, и не пресыщены, как мы, набегами на богатые города и поселения урусов, – там ты найдешь батыра.
Старец медленно повернулся и пошел прочь, неся на своих согбенных плечах тяжкий груз прожитых в сражениях и битвах лет…
А Тунгатар – Карыскыр оседлал коня и отправился в долгий путь на Кавказ, где, наконец, нашел то, что так долго искал.
Род канглов нашел он в уютной котловине, окруженной со всех сторон горами, у подножия горы Кынжал, между реками Кума и Суркуль. Жили канглы на благодатной земле, которая давала достаточно трав для прокорма скота, в окружении девственных лесов, изобилующих дичью и медом диких пчел. А в широкой полноводней Куме в изобилии резвились косяки карасей, отливающих на солнце червонным золотом, толстые, как бревна сомы, острозубые щуки… Воздух, напитанный ароматами горных и степных трав, был чист и прозрачен. А бьющие из горных расщелин целебные источники и утоляли жажду, и лечили людские недуги, давая жизненную силу и бодрость. Гостеприимный род принимал к себе всех желающих, поэтому в огромном ногайском юрте жили и канглы, составляющие основную часть населения, и кылыши, и кара-ногайцы, и йомбойлеки, и абазины.
И если бы не постоянные набеги соседних племен – и степняков, и горцев, то этот край поистине можно было бы назвать райским садом на земле. «Хищники» нападали крупными, хорошо вооруженными отрядами. Грабили, жгли, убивали. Забирали заложников – аманатов и требовали за них непомерный выкуп, грозя отнять у пленников жизни. Угоняли стада скота и табуны лошадей. Канглы десятками лет жили в постоянном ожидании набегов и постоянной готовности к ним.
Но шли годы, слагаясь в века, и скоро в соседних долинах и на горных склонах стали возникать крупные казачьи поселения, которые постепенно оттянули на себя хищнические набеги горцев и степняков, став верными союзниками ногайцев.
Встретив теплый прием и понимание, Тунгатар остался в своем последнем прибежище до конца
