Из-за скалы, стоящей на повороте дороги, появлялись все новые всадники и накапливались за спиной того, что нес знамя. И все вместе они занимались тем, что рассматривали одинокого, но вызывающе стоящего путника. Исмаил не вполне осознавал, до какой степени нагло он себя ведет с точки зрения тамплиеров. Поскольку им было отлично видно, что он не вооружен, палка не в счет, то значит он не мог быть признан соперником. Ситуация выпадала за границы, определяемые рыцарским кодексом, и, стало быть, тамплиеры не сразу могли решить, что же им, собственно, делать. Двусмысленность создавшегося положении ввела стальные статуи в некоторое замешательство. Но оно не могло продолжаться долго, надо было из нее как-то выходить. Исмаил вспомнил, что главным официальным делом рыцарей-храмовников является сопровождение паломников-христиан к святым для них местам и заметив, что в тылу колонны топчется группа пеших людей, он подумал, что имеет дело с одним из таких караванов. Он решил выдать себя за паломника. Ему понравилась эта идея своей простотой и дерзостью. Побуждаемый внезапным вдохновением, он обратился к рыцарю со знаменем.
— Благородный рыцарь, ты видишь перед собой страждущую христианскую душу. Посмотри на меня. Я заблудился, не ел и не преклонял головы несколько дней. Я хотел только спросить, не к святой ли реке Иордан направляетесь вы, и если да, то не разрешишь ли ты мне присоединиться к вам?
Воин со знаменем ответил не сразу, можно было подумать, что речь путника с воспаленным на вид лицом и суковатой палкой его озадачила.
— Так ты ищешь Иордан? — спросил он наконец.
— Да.
— А откуда ты идешь, святой паломник?
— Я? Я иду из Аскалона, — уверенно ответил Исмаил, он точно знал, что такой город есть на побережье Греческого моря. Он был уверен, что ответил грамотно, но отчего тогда возникло такое оживление среди рыцарей?
— Ты прибыл в Святую землю один?
— Нет, но отстал от других по дороге.
— А как тебя зовут, святой паломник?
Исмаил внутренне сжался, назваться своим настоящим именем было бы немыслимо. Какое-либо христианское выбрать за одно мгновение было трудно, да и не так уж много он их знал. Само собой выговорилось:
— Анаэль. Меня зовут Анаэль.
Рыцарь отвел назад правую руку, и вдруг швырнул в сторону паломника волосяной сельджукский аркан. За время войн в Палестине, крестоносцы много полезных военных приемов переняли у своих сарацинских противников. Аркан аккуратно стянул плечи Анаэля, что вызвало одобрительный гогот среди рыцарей.
— Добро пожаловать в Святую землю, паломник Анаэль, — весело крикнул тамплиер. Конец аркана он передал своему оруженосцу и тот живо переправил пленника в хвост процессии. Слегка оглушенный этим приключением, Анаэль молча побрел вслед за едущими шагом всадниками. Его окружала небольшая, человек в двадцать, толпа пеших людей. Немного придя в себя, «паломник» огляделся, кто они такие и с кем ему придется соседствовать на первых шагах своего погружения в христианский мир.
Прямо перед ним, хромая, шагали двое негров, очень изможденных и грязных, в одних лишь замызганных набедренных повязках. Сзади, пошатываясь как пьяный, брел прилично, по-городскому одетый араб. Он был несколько не в себе, видимо от слишком неожиданного поворота в судьбе. По правую руку Анаэль обнаружил высокого старика в стоптанных чувяках. Лицо его было изъедено оспой. Анаэль попытался с ним заговорить, но ни по-арабски, ни на лингва-франка он не говорил. Не понимал также и курдскую речь. Пришлось попытку получше сориентироваться в окружающей обстановке отложить на более позднее время.
Один, правда, вывод Анаэль позволил себе сделать сразу. Все эти разношерстные люди могли оказаться в одной компании только в одном случае — попав в плен. Ну что же, сказал себе бывший ассасин, если судьба толкает тебя в объятия твоего злейшего врага, даже в этом случае покорись судьбе. Он уже более менее оправился от своей первой неудачи — все же это было не падение с башни в пропасть — и испытывал чувство, похожее на любопытство, меся горячую пыль, посреди неизвестно куда направляющейся процессии.
Судя по поведению всадников, возглавлявших ее, на привал останавливаться они не собирались. Они, наоборот, всячески побуждали пленников идти побыстрее.
Стало быть, где-то поблизости находится их постоянное становище, укрепленная усадьба или даже настоящий замок.
Так оно и было. Вскоре всадники свернули с дороги на едва заметную в жухлой, выжженной траве, тропинку. Команды их становились все громче и раздраженнее. Торопливо, как это бывает в южных странах, садилось солнце, и вскоре настала густая, полноправная ночь. Анаэль не понимал, как можно передвигаться в столь непроницаемой темноте, но потом заметил впереди несколько отдаленных огней, мерцающих на невидимом возвышении.
Идти было не так приятно как прежде. Лезли под ноги кочки, поросшие сухой, колючей травой, острые камни. Всадники окружили толпу пленных плотным кольцом. Остро пахло конским потом и кожей. Лошади храпели и фыркали. Анаэль чувствовал, что сквозь эту движущуюся телесную стену при желании можно проскользнуть. Недаром крестоносцы нервничают. Невозможно без собак отыскать человека в чернильно- черной ночи, даже если побег будет замечен. Некоторое время два противоположных желания боролись в душе Анаэля — бежать или остаться. С одной стороны, факт пленения его раздражал, тем более, факт пленения тамплиерами, с другой стороны, он понимал, что с чего-то надо начинать свое возрождение из временного небытия. Если он сбежит, то куда сможет направить свои стопы? В мир, осененный черным знаменем абассидов? Но он не стал ему приятнее и милее оттого, что исмаилитский имам оказался злобным фигляром. Судьба толкает его к назореям, и он уже сделал первый шаг на этом пути. Он уже не просто изувеченный, босоногий человек с именем, напоминающим о духах пустыни, он, как никак, пленник рыцарей Иерусалимского храма.
Размышления Анаэля были прерваны несколькими глухими ударами, раздавшимися впереди. Это били тупым концом копья в запертые ворота.
Проснулся, гордый своим званием, пленник тамплиеров в полутемном глинобитном сарае, проснулся от колокольного звона, доносившегося снаружи. Лежал Анаэль на голой земле, как остальные пять или шесть десятков человек, занимавших земляной прямоугольник пола. В сарае не было тихо. Кто-то надсадно, мучительно кашлял, кто-то хрипел, других трясла лихорадка. Анаэль лежал бесшумно и неподвижно. Он понимал, что от первого дня зависит очень многое. Надо постараться не совершить каких-нибудь ошибок. Если его заподозрят в том, что он не тот, за кого себя выдает, его просто зарежут, да и все. Он ругал себя за нелепую ребяческую самоуверенность, которая, неизвестно, правда, почему, выставила его в смешном виде перед рыцарями там на дороге. Неплохо было бы узнать, что заставило крестоносцев смеяться. Он представил себе назорея, случайно оказавшегося в замке Алейк, скажем в казарме фидаинов. Как дико бы он выглядел! Надо сжаться, уничтожиться в точку, превратиться в зрение и слух. Ему предстоит проскочить по очень узенькой тропинке между шутовским колпаком и топором палача.
Двери сарая с визгом распахнулись. В проеме появился верзила в серой до пят хламиде, подпоясанный простым вервием. Назорейский монах. Он что-то крикнул на незнакомом языке. Вернее не совсем знакомом, определил Анаэль. Пришедший вместе с монахом, надсмотрщик несколько раз выразительно щелкнул бичом. Заскулил кто-то, спавший у самой двери — досталось. Обитатели сарая стали со стонами, враскорячку подниматься и медленно, подслеповато выбредать наружу.
Анаэль тоже вышел, постаравшись быть не первым и не последним.
На дворе, все медленно разделились на несколько, неравных по размерам, групп. Сначала Анаэль не понял, по какому принципу происходит деление, и не знал к какой группе пристать. По одежде сориентироваться было трудно — все были слишком оборваны и замызганы. И только когда члены той группы, что была побольше других, стали с характерными подвываниями падать на колени и кланяться в одном направлении, он сообразил, что происходит утренняя молитва. Затверженная с детства привычка едва не свалила его на колени рядом с остальными мусульманами. Одна эта ошибка могла бы самым решительным образом сказаться на судьбе человека, объявившем себя христианским паломником. Он вовремя спохватился. Стоящий рядом монах и надсмотрщики могли подумать, что этого беспорядочно
