— Что? Вы о чём?
— Шарф тебе зачем? Простудиться боишься? — подтрунила над ним Майка.
— А… это, — протянул Женька, как будто только что заметил болтающуюся у него на шее потную шерстяную колбасу. — В самом деле, откуда он? Я и не заметил.
— Ни фига себе. Морда красная, как из парилки, а он не заметил. У тебя что, шарики за ролики зашли? — засмеялся Петухов.
— Хватит придуриваться, — покачала головой Синицына.
— Вам этого не понять. Бывают люди, которые живут в других мирах, — загадочно заявил Женька.
— Инопланетяне, что ли? — усмехнулась Майка.
— Я тащусь! Москвичёв — лунатик. На Луне колотун, вот он и укутался, — гоготнул Петухов.
Синицына прыснула со смеха. Это не могло не ранить тонкую, художественную натуру Женьки.
— Петух, я сейчас тебе в глаз дам! — воскликнул он.
— Попробуй, — оживился Петухов, который всегда был не прочь помериться силой.
Посмотрев на нависшего над ним верзилу Петухова, Женька быстренько ретировался:
— Я не стану унижаться до драки с тобой. Не доставлю тебе такого удовольствия, — с чувством собственного достоинства произнёс он.
— Чего? — не понял Петухов.
— Струсил, — вставил Шмыгунов.
Синицына криво усмехнулась. Это окончательно добило Женьку, и его понесло.
— Кто?! Я струсил? Да вы хоть понимаете, с кем имеете дело? Некоторые, между прочим, себе уши отрезают. Вы хотите, чтобы я ухо отрезал? Хотите, да? — не на шутку распалился он, широким жестом запахнул шарф и покинул класс.
— Чего это он? — спросил Петухов, покрутив пальцем у виска.
— Художник, — объяснил Лёха.
— Кто? Москвичёв, что ли? Какой он, на фиг, художник? — засмеялся было Петухов, но Лёха вступился за друга:
— Постмодернист, вот какой.
— Иди ты! — не поверила Майка.
— А ухо тут при чём? — не поняла Синицына.
— Один художник, его Иван Гог звали, себе ухо отрезал.
— Зачем?
— Чтоб прославиться, — пояснил Лёха.
— Ой, а вдруг Москвичёв тоже себе ухо отрежет? Видели, как он выскочил? Прямо бешеный, — заволновалась Синицына.
— Да врёт он всё, — заключил Петухов.
— Я вру? — возмущенно воскликнул выросший в дверях Женька и весомо добавил:
— Сегодня в четыре часа всех приглашаю на открытие персональной выставки.
В это время прозвенел звонок на урок, и дискуссию пришлось прервать. Во время переклички Вера Ивановна посмотрела на взопревшего «гения» и сказала:
— Москвичёв, сними шарф. Это что за шуточки?
— А он художник, — выкрикнул Юрка Петухов.
— Кстати, о художествах, Петухов. Ты случайно не знаешь, кто изрисовал твою парту в кабинете математики? — строго спросила учительница.
Под её пристальным взглядом Петухов сник, тотчас потеряв желание говорить на тему искусства. Пока все отвлеклись, Женька с облегчением стянул с себя шарф, решив до конца уроков проявлять свою незаурядность другими способами.
Весь день Женька старался вести себя, как подобает истинному художнику, держался особняком, время от времени напуская на себя задумчивый вид, а на большой перемене даже не побежал в буфет. Но оказалось, что эта жертва принесена напрасно. Никто не обратил внимания на его отсутствие.
— Жень, а где у тебя выставка? — спросила Синицына после уроков.
— В двухэтажке, которая на слом, — объявил Женька.
— А я думала правда, — разочарованно протянула Синицына.
— Между прочим, многие художники сначала выставлялись на чердаках и в подвалах, — парировал Женька и для пущей важности добавил: — Кстати, вход платный.
— Так это по-настоящему, что ли? — спросила Майка.
— А по-вашему, я прикалываюсь? — вопросом на вопрос ответил Женька.
— И почем билет? — спросил Петухов.
Язвительность в его тоне подстегнула
Женьку, и он сам не понял, как выпалил:
— Десять рублей.
— Прикинь? Червонец-то за что? — спросил Петухов.
— Увидишь, что такое истинный художник, — загадочно сказал Женька и в сопровождении Лёхи покинул класс.
— Не понял, он чё, ухо что ли будет резать? — сделав страшные глаза, спросил Шмыгунов.
Стояла чудесная погода, но Женька с Лёхой не пошли гулять. Они сидели на втором этаже пустого, обшарпанного здания, на двери которого значилось: «Галерея современного искусства…»
— Сказанул тоже: десять рублей. Тут задаром никто не придёт, — протянул Лёха, который придерживался мнения, что искусство должно быть доступно для народа.
Женька и сам понимал, что погорячился, но он не любил признавать своих ошибок, поэтому сказал:
— Что поделаешь. Толпа никогда не признавала гениев.
Вдруг у сидевшего на подоконнике Лёхи перекосилось лицо, как от нервного тика, и он пролепетал:
— Толпа.
— Чего? — не понял Женька.
— Там толпа, — сказал Лёха, махнув рукой в сторону двора.
Женька вскочил как ошпаренный, выглянул из окна и обомлел. К «галерее» шло человек двадцать. Среди страждущих приобщиться к искусству были не только одноклассники, но и ученики из параллельных классов.
— Ну, Лёха, продавай билеты, а я пока тут всё подготовлю, — сказал Женька, и они кубарем скатились по лестнице со второго этажа вниз.
Билеты были распроданы в момент. Когда все наконец оказались в здании, Женька повёл экскурсию на второй этаж, где располагалась основная экспозиция. Это был его триумф. Он бойко демонстрировал свои полотна, жалея, что по настоянию Лёхи убрал-таки портрет Петухова. Завершала показ скульптурная композиция под названием «Дружба», представляющая собой две сплющенные банки кока-колы, большими гвоздями приколоченные к фанерке.
— Это всё, — широко улыбаясь, сказал Женька.
Все продолжали глядеть на него. Никто не расходился. На лицах посетителей читалось ожидание. В душе у Женьки шевельнулось нехорошее предчувствие. Лёха понял: будут бить.
— Всё уже, — неуверенным голосом повторил Женька.
— Как всё? А ухо? — напомнил ему Петухов.
— Какое ухо? — пролепетал Женька, всё ещё не понимая, чего от него хотят.
— Как какое? Ты же обещал, что ухо отрежешь, как этот Ваня, как его там.
— Ван Гог, — машинально подсказал Женька.
— Во-во, — поддакнул Петухов.
— Ничего я не обещал, — попятился Женька.
— Говорил, он струсит, — сказал Шмыгунов, особенно смачно шмыгнув носом.
— А за что мы тогда червонец заплатили? — выкрикнул Петухов. — А ну гони бабки назад.
