трещина шириной в ступню человека уходила вверх и была забита камнями, прелыми листьями и землей, занесенными сюда ветром и дождем.
Лиса начала рыть передними лапами, вытянувшись в узком проходе. Сначала дело продвигалось быстро, но когда задние ноги ее перестали опираться о дно пещеры, ей пришлось цепляться за камни. Она быстро уставала и ложилась. Потом опять начинала разрывать проход. Иногда путь загораживал крупный камень, застрявший в узкой трещине. Проходили часы, прежде чем ей удавалось отковырнуть камень и сбросить его вниз.
На четвертое утро, когда Прихода принес петуха, она освободила трещину наполовину и всем своим существом уже чувствовала близость внешнего мира, от которого ее отделял лишь тонкий слой мягкой земли.
Услышав знакомые шаги, она залегла в пещере и стала следить за движениями Приходы.
Мертвая птица осталась лежать у входа, снова наступила тишина. От голода мучительно сводило желудок, но воспоминание о петухе Фокасинова и утре пленения навсегда связалось в ее представлении с капканом, и ее недоверие лишь укрепилось. Дуло ружья еще более усиливало страх, и ничто на свете не могло заставить ее приблизиться к капкану.
Искушение было велико, но она все же побежала в глубину пещеры и принялась рыть дальше.
Земля и камни падали сверху с легким шуршанием, и скоро Чернушка достигла той части трещины, где она делала резкий поворот. Тело ее защемило в узком проходе, и долгое время она не могла двинуться ни вперед, ни назад. Она извивалась изо всех сил; когда она отдыхала, задние ноги ее беспомощно повисали. Потом она снова ползла вверх, и снова слышался шум падающей земли. Только в полночь ее голова оказалась над трещиной, а чуть позже Чернушка наконец выбралась из своего плена, отощавшая, вся в грязи и земле. Израненные лапы кровоточили.
Над ущельем нависла холодная тишина. Сбросивший снежный убор лес мрачно чернел. Не было слышно ни единого звука, словно и сама земля закоченела в эту ледяную декабрьскую ночь. Лишь из лога, над которым стояли скалы. Чернушка уловила плачущий рокот реки. Жажда мучила ее не меньше, чем голод, и она потащилась к воде, оставляя за собой кровавый след. Снежная кора была твердой, и она шла, не проваливаясь. Издали она увидела черное пятно — вокруг теплого родника растаял снег. Какая-то тень промелькнула на противоположном склоне. Это заяц прибегал пощипать травки возле родника, Чернушка не обратила на него никакого внимания. Все внутри у нее горело от жажды, единственным ее желанием было напиться.
Погрузив язык в воду, она присела — наслаждение было столь сильным, что по всему телу разлилась изнуряющая слабость. Напившись, она отошла и легла неподалеку. Легкие ее жадно поглощали холодный воздух. Ее еще мучил запах дыма, пропитавшего пещеру.
Чернушка начала зализывать раны, продолжавшие кровоточить; лапы болели. Она встала и залезла в болотце возле родника: от тепловатой воды боль утихла. Она стояла, понурив голову и свесив хвост.
На противоположном склоне лога заскрипел снег. Показался силуэт возвращавшегося с жировки зайца.
Чернушка неслышно распласталась на грязной земле, совершенно с ней слившись. Заяц остановился на другом конце болотца. Их разделяло не больше пяти шагов, но Чернушка не решалась прыгнуть. Так прошло несколько минут. Заяц стоял, собравшись в пушистый комок, одни длинные уши двигались, точно концы ножниц. На заснеженном берегу четко рисовались мягкие контуры его съежившегося тела. Наконец он прыгнул в болотце и осторожно, словно боялся намокнуть, принялся щипать траву.
Чернушка, напрягая мускулы на задних лапах, бросилась вперед. Зубы ее вонзились зайцу прямо в загривок, за которым шли хрупкие плечевые кости. Заяц заверещал. Лиса сомкнула челюсти. Заяц кричал и метался, задние лапы подбрасывали его, словно пружины. Он был крупный и сильный. Лиса попыталась схватить его за горло, но заяц вывернулся и кинулся прочь. Он сделал два громадных прыжка, сразу оторвался от лисы, однако тут же рухнул на землю. Лиса перекусила ему шейные артерии…
Чернушка съела половину зайца, а другую половину оттащила в лог и зарыла. Страшно хотелось спать. Она пошла по лесу, еле шевеля своими израненными лапами, с твердым намерением навсегда покинуть скалы.
10
Спасаясь от Приходы, Чернушка оказалась в родных местах. Она поселилась в низких зарослях орешника, лип и бука. Напротив, в скалах, жила ее мать.
В этих зарослях она нашла прекрасную барсучью нору. Хозяева ее спали в своем теплом логове. Зима усыпила их, и Чернушка могла свободно хозяйничать в их доме.
Вначале, когда она, обходя чужое жилье, увидела спящих барсуков, зарывшихся в сухие листья, она испугалась, так как сразу поняла, что они не мертвые, а просто спят непробудным сном. Но позже свыклась с их присутствием и спокойно проводила дни в темном лазе.
Вечерами она уходила за холм, откуда открывалась широкая панорама окрестностей. Здесь ущелье кончалось, склоны его раздавались в стороны и, словно две огромные руки, обхватывали широкую волнистую равнину с густой сетью дорог и ложбинок, в которых прятались хутора и деревеньки. Река рассекала эту равнину, огражденную высокими горами.
Чернушка спускалась по крутому склону, поросшему обглоданным козами кустарником, переходила шоссе возле заброшенной мельницы и шла вдоль деревенек — добывать пищу.
Холодные декабрьские ночи стояли темные, безлунные. В небе мерцали синеватые звездочки. Зловеще чернел освободившийся от снега лес. На пустынных дорогах, пожелтевших от мочи и навоза, виднелись следы саней. Скованная льдом река чернела только на стремнине. После полуночи раздавался треск льда, огоньки в деревенских окнах гасли, туман смешивался с темнотой, и всё кругом заволакивала мертвенно-серая холодная пелена.
В одну из таких ночей Чернушка встретила свою мать. Старая лиса не остановилась, тенью шмыгнула в овраг.
На рассвете Чернушка возвращалась своим обычным путем. Перед восходом солнца снег становился голубовато-стальным, в воздухе кружились крохотные ледяные кристаллы. Солнце поднималось, громадное и красное, и окрашивало снег малиново-красным цветом. Иней покрывал леса хрустальными кружевами, и на каждом кусте расцветали нежные цветы. Шкуру Чернушки осыпало снежной пылью, и, прежде чем залезть в нору, она старательно отряхивалась. Когда солнце поднималось выше, теперь уже ослепительно желтое, иней таял и с тихим шепотом падал на землю. Когда не было ветра, Чернушка грелась на солнышке. Ее продолговатые глаза, чуть скошенные к основанию ушей, блаженно щурились. Шкура лоснилась от щедрого света. Сойки сбивали иней, кричали, оперение их переливалось яркими, чистыми красками. В глубине ущелья, над незамерзающей стремниной, играли отблески, словно там кто-то размахивал саблей. К полудню снег начинал таять, а к вечеру на противоположный склон ущелья наползала огромная тень. И Чернушка снова отправлялась на охоту. Каждую ночь ее ждали новые приключения и встречи с другими охотниками, так же, как и она, вышедшими на добычу. Она набрела на хорьков, издававших неприятный запах, попадались ей незнакомые лисицы, белодушки, даже дикие кошки, от которых она спасалась бегством. Однажды ей встретился волк-одиночка. Он заметил Чернушку, погнался за ней, и от страха она понеслась, как на крыльях. Успокоилась только в лесу…
Во время своих ночных похождений она часто проходила мимо кооперативного хозяйства, где жил и работал Прихода. Поздней ночью порой она подкрадывалась к дому и слышала, как за стеной храпят Прихода и его товарищи. В хозяйстве не было другой собаки, кроме гончей, а она спала в теплом хлеву, поэтому Чернушка беспрепятственно ловила мышей возле самого дома или в овраге, где стояло огромное водоподъемное колесо.
Так она провела конец декабря с его короткими днями и бесконечно долгими ночами.
