Лондонские поля

стоял, облаченный в дубленку, склонив голову над страничкой о скачках, в очереди за пособием по безработице, чтобы затем опять поехать на Портобелло-роуд. Вот так жизнь Кита могла бы и пролететь поверх ускользающих лет… Никогда у него не было того, что требуется, чтобы стать убийцей; у него самого — не было. Ему нужна была жертва, та, чье предначертанье — быть убитой. Иностранцы, что толпились возле его коробки или молочной клети, — веснушчатые америкашки с зубами, как у собак, или япошки, пристально глазеющие сквозь свои непременные линзы, — так никогда и не могли найти даму. Но Кит — дело другое. Кит нашел ее.

У него, конечно, уже была дама, крошка Кэт, которая не так давно подарила ему ребеночка. В общем и целом, Кит ничего не имел против ее беременности: это, как он любил пошучивать, оказалось новым и весьма удобным способом упрятать женушку в больницу. Он решил, что назовет новорожденного Китом — Кит Мл. У Кэт, что весьма примечательно, были иные мысли на сей счет. Но Кит был несгибаем, поколебавшись всего лишь раз, когда ему показалось забавным назвать младенца Клайвом — в честь своей собаки, большой, стареющей и непредсказуемой восточно-европейской овчарки. Потом снова передумал: быть ему, стало быть, Китом… Завернутый в голубые пеленки, младенец вместе с матерью прибыл домой. Кит самолично помог им выбраться из кареты «скорой». Пока Кэт хлопотала насчет ужина, Кит сидел возле краденого камина и хмуро взирал на вновь прибывшее чадо. С чадом было что-то не так, был в чаде некий существенный изъян. Беда была в том, что чадо оказалось женского пола. Кит глубоко погрузился в самого себя — и оправился от горя. До Кэт, чьи колени в это время холодил линолеум, донеслось его бормотание:

— Китетта. Китена. Кита. Китина.

— Нет, Кит, — сказала она.

— Китнэб, — сказал Кит с видом медленного приближения к открытию. — Нкети.

— Нет, Кит.

— …п-почему, мать-перемать, она такая желтая?!

Несколько дней спустя Кит, случись его жене время от времени обращаться к их малышке как к Ким, поносил ее или же шмякал об стену уже без особой убежденности. В конце концов, одного из героев Кита, одного из его богов звали именно Ким. И Кит всю эту неделю жульничал крайне усердно, кидал, казалось, всех на свете, особенно свою жену. Итак, Ким Талант была им признана — Ким Талант, крошка Ким.

У парня были далеко идущие планы. Он мечтал пойти до самого конца; он отнюдь не лодырничал. У Кита не было ни желания, ни намерения оставаться кидалой до конца дней своих. Даже ему это занятие казалось деморализующим. И простой кидняк никогда не доставит ему того, на что он зарится; не увидит он потребных ему товаров и услуг, пока не одержит, скажем, ряд решительных побед на скачках. А удача продолжала отворачиваться от него… Он чуял: Кит Талант призван сюда для чего-то не совсем обычного. Справедливости ради надо отметить, что убийство не приходило ему на ум, пока не приходило, разве только как некая призрачная потенция, предшествующая любой мысли или действию… Характер — это судьба. От судей, подружек, от офицеров по надзору Кит частенько слыхал, что у него «слабый характер», с чем всегда с готовностью соглашался. Но следовало ли из этого, что ему уготована невзрачная судьба?.. Проснувшись рано поутру из-за того, что Кэт, спеша к малышке Ким, неловко выбралась из постели, или же вклинившись в одну из автомобильных пробок, которые настырно и однообразно пакостили каждый из его дней, Кит в воображении своем видел нечто совсем иное — ему представлялись богатство, слава и нечто вроде блистательной неуязвимости для закона… хромированные ступеньки возможной будущности в чемпионате мира по игре в дартс[3]!

Всю свою жизнь Кит был дартистом — или метателем дротиков — или лучником, начиная с некрашеной кухонной двери, которую он истыкал ножичком в детстве; но в последнее время он посерьезнел. Разумеется, он всегда выступал за свой паб и следил за событиями в любимом виде спорта: казалось, можно было расслышать пение ангелов, когда по вечерам — особенным вечерам, три или четыре раза в неделю — Кит выкладывал сигареты на ручку кушетки, готовясь смотреть по телевизору соревнования по метанию. Теперь, однако, у него были кое-какие замыслы, простирающиеся и по ту сторону экрана. К собственному тщательно скрываемому изумлению, Кит попал в число последних шестнадцати в «Лучниках-Чемпионах» — ежегодных соревнованиях по метанию дротиков, в коих он беспечно решился участвовать несколько месяцев назад, последовав совету различных друзей и почитателей. В конце этого пути он мог быть обогрет счастливой случайностью выхода в транслируемый по ТВ финал, чеком на пять тысяч фунтов и участием в игре на выбывание, тоже транслируемой, с самим Кимом Твемлоу — его героем, образцовым дартистом, лучшим во всем мире… К тому же, да, к тому же его ждало ТВ.

А ТВ было едва ли не единственным, чего у него не было, и там кишели все те, кого он не знал и кем никогда не мог стать. ТВ было огромной магазинной витриной, слегка освещенной, о которую Кит расшибал себе нос. Теперь же среди мечущихся пылинок и невероятных призов ему виделся дверной проем — или стрела — или зовущая его рука (с дротиком), и все вокруг твердило: ДРО-ТИ-КИ! Дартс! Дротики-профи. Чемпионат мира по метанию. Он уже много часов торчал в своем гараже и все не мог оторвать взгляда от несказанной, сердце разбивающей красоты новехонькой доски для игры в дартс, украденной им в тот самый день.

Великолепный анахронизм. Кит с пренебрежением относился к возможностям и преимуществам современного преступника. У него не было времени на гимнастические залы, причудливые рестораны, миленькие бестселлеры и заграничные поездки. Он никогда не тренировался физически (если не считать грабежей, спасения бегством и получения побоев); никогда не выпил ни бокала хорошего вина (разве только в тех случаях, когда ему было уже совершенно все равно, что пить); никогда не читал книг (за исключением пособия «Дартс: овладение дисциплиной»); и никогда не покидал пределов Лондона. Только единожды. Когда отправился в Америку…

Он отправился туда с другом, который тоже был молодым жулио, тоже увлекался игрою в дартс и имя которого тоже было Кит: Кит Дубль. Самолет оказался переполнен, и двое Китов сидели в двадцати рядах друг от друга. Они укрощали свой страх убийственным пьянством, заигрыванием со стюардессами, похлопыванием по сумкам, полным беспошлинного добра, а также тем, что примерно каждые десять секунд орали: «Твое здоровье, Кит!» Можно вообразить изумление остальных пассажиров, слух которых за семь часов полета зарегистрировал более тысячи таких выкриков. После высадки в Нью-Йорке Кит Талант был помещен в государственную лечебницу на Лонг-Айленде. Тремя днями позже он сумел доковылять до лестничной площадки, чтобы перекурить, и встретил там Кита Дубля. «Твое здоровье, Кит!» Оказалось, что обязательная медицинская страховка распространялась и на случаи алкогольного отравления, так что все были счастливы — и стали даже еще счастливее, полностью оправившись ко времени обратного перелета. Теперь Кит Дубль занимается рекламой и частенько бывает в Америке. Наш же Кит не предпринял повторной попытки: он, как и прежде, работает кидалой на лондонских улицах.

Ни мир, ни историю невозможно переделать таким образом, чтобы из Кита вышел какой-то толк. Неподалеку от Плимута, штат Массачусетс, вверх по побережью, с незапамятных пор возлежит огромный валун, и о нем ходит слух, что это первый клочок Америки, на который ступили ноги отцов-пилигримов[4]. Так вот, чтобы осуществились чаяния тех, кто хотел бы надлежащего хода истории, этот первый образчик штатовской недвижимости, идентифицированный в восемнадцатом веке, следовало бы передвинуть поближе к берегу. Чтобы осуществился Кит, чтобы из него хоть что-то могло получиться, пришлось бы переделать всю планету — лишь повсеместная смена декораций могла бы обеспечить столь колоссальные преобразования на задворках его сознания. И тогда утрамбованному лицу пришлось бы смяться и сморщиться.

Кит не был похож на убийцу. Он походил на собаку убийцы. (Не в обиду Клайву, Китову псу, который появился у него задолго до описываемых событий и ни в малейшей степени не напоминал своего хозяина.) Кит походил на собаку убийцы — близкого приятеля потрошителя, расчленителя трупов или гробокопателя. Глаза его излучали некое странное сияние: на мгновение оно напоминало о здоровье — здоровье спрятанном, спящем или отсутствующем еще по какой-то таинственной причине. Его глаза, хоть частенько