Вначале существовали опасения по поводу того факта, что сам Барьер в силу своей природы должен был уничтожать все живое. Но никто не мог дать вразумительного ответа на вопрос: «А чем это нам грозит?» Луаны не собирались путешествовать за пределы Барьера. В их распоряжении было в десять раз больше жизненного пространства, чем им могло потребоваться, как бы ни возросли их потребности. А допускать чрезмерного роста численности расы они не собирались, их помыслы были направлены в прошлое, к золотым временам внутреннего саморазвития, созерцаний и медитаций, они очень стремились вновь обрести все то, чем обладали некогда.
Потому они заперлись от Вселенной.
И выбросили ключи.
Планетоид представлял собой самоналаживающийся автомат, работавший на топливе, получаемом холодноплавильным методом из двух изотопов водорода; а водород имелся в изобилии. Он производил ракеты, а когда те применялись по назначению, материя, что оставалась от них, подвергалась утилизации и шла на производство новых ракет. Если же внутренняя поверхность Барьера уничтожала проникший извне объект, то лучистая энергия погребального костра и прах живого существа также утилизировались. Барьер был непроницаем, неиссякаем, вечен. Он принес луанам безопасность, он принес им мир.
И он принес гибель некоей кочующей расе, безгранично превосходившую луан интеллектом и тем, что в луанских «посланиях» на Землю называлось «объемом души». Ко времени их прибытия луаны уже вновь погрузились в бездонные метафизические глубины, однако они решили пробудиться и стали с интересом и тревогой наблюдать за пришельцами. Что представляла собой эта высшая раса, уже никто никогда не узнает. Это неведомо даже луанам. Они говорили только, что их былое рабство, длившееся тридцать тысячелетий, показалось бы ничтожным мигом по сравнению с теми бедствиями, которые могли бы принести на Луану безымянные пришельцы. А те приблизились к Барьеру, не будучи предупреждены, и были поглощены Барьером. Невозможно передать словами, какое впечатление произвело на луан их исчезновение. В полном соответствии со своей древней философией сочувствия и ценности любой жизни, добра и гармонии они наблюдали за гибелью бесконечно высших с бесконечным ужасом. Они осознали всю тяжесть своего преступления.
Эра пика технического прогресса вновь давно миновала на Луане. Луаны снова принялись за работу. Они достигли новых, немыслимых прежде высот. Они усовершенствовали свои машины. Они мобилизовали все свои ресурсы, движимые чувством раскаяния и ужасом перед содеянным. По их вине свершилось распятие из распятий, и погиб Мессия Мессий.
И ничего у них не вышло. Барьер был слишком хорош. Планетоид исправно уничтожал все, что приближалось к Барьеру. А сам планетоид окружали несколько мини-Барьеров, причем некоторые были вывернуты наизнанку так, чтобы чужака встречала уничтожающая поверхность. Чужак за долю секунды распадался на части, поглощался и переваривался. Тогда луаны пошли на новые, страшные жертвы; в надежде, что защитная система не выдержит перегрузок, они принялись непрерывно бомбардировать ее ракетами, космическими кораблями, каменными глыбами со всех концов обширной галактики Луаны. Планетоид исправно отыскивал чужеродные массы, анализировал их химический состав и безжалостно уничтожал, и даже тот факт, что многие, увы, очень многие из них были пилотируемы, ничего не менял…
В конце концов луаны обнаружили, что планетоид производит больше смертоносной материи для защиты, чем противник направляет на него; и таким качеством они сами снабдили свое защитное устройство, желая сделать его самовосстанавливающимся. Тогда они прекратили бомбардировки, с горечью осознав, что все их усилия лишь увеличивают мощь планетоида.
Теперь они понимали, что первородный грех — это не аллегория. На них самих отныне лежал тяжкий груз проклятия. Им оставалось только одно: разослать предупреждения. Они изобрели передатчики, рассчитанные на любые типы разумов, разработали языки всех уровней сложности, даже более сложные, чем язык символов. Во все углы Вселенной были отправлены мощнейшие пучки энергии, несущие информацию. Не доверяя более автоматике, луаны организовали посты наблюдения за техникой. Наблюдение это проходило в виде ритуалов, выстроенных наподобие религиозных служб. Сами наблюдатели исполнили свой долг с истовостью священников. Когда всякая вероятность сбоя автоматики была полностью исключена, луаны вступили в новый этап своей цивилизации. Они не зависели более от слепых механизмов, подобных чудовищному планетоиду, не вернулись к чистому созерцанию, некогда приведшему их к положению рабов, и избежали опасности перехода к бездумному растительному образу жизни. Они нашли золотую середину: сохранили древние принципы добра и уважения ко всему живущему в многообразной и удивительной Вселенной, подчинив им мощнейшие технологии.
И тогда они совершили самое мудрое из своих открытий. Представшая перед ними истина и прежде понималась каждым из них в отдельности, но только сейчас они осознали ее все вместе, только сейчас ее осознало все сообщество. Невозможно жить одному. Любое создание должно быть частью некоего целого, должно существовать нечто большее, нежели совокупность индивидуумов. Живые существа объединяются и строят города, основывают государства, осваивают миры. Отдельная жизнь невозможна без поддержки извне организма. Индивидуум, лишенный контакта с себе подобными, попросту не будет замечен Вселенной, жизнь его бесследно канет в забвение. Луаны же, оказавшиеся в изоляции от других рас по вине непроницаемого Барьера, признали наконец, что являются частичкой Великой Жизни и посвятили себя помощи выживанию этого грандиозного сообщества.
Вот какие идеи владели умами добровольных узников, когда к их владениям подлетел корабль с Земли. Луаны ахнули, узнав о приближении землян, разыскивающих новые планеты для расширения своего жизненного пространства. К ним наконец явилась Великая Жизнь — жизнь, которой они должны помочь и с которой сами они составляют единство. До появления землян луаны чувствовали себя пленниками, запертыми в осажденном городе, путником, бредущим в пустыне, отрезанной от тела конечностью. Земля вернула Луану к Великой Жизни, и Луана включилась в поиски необходимых землянам планет.
Вшивая перспектива. Экспедиция самоубийц: шкипер и обезьяноподобный чернорабочий, не видящие дальше своего носа, три неисправимых мечтателя и невостребованное, да и непригодное для пользования существо из Девотряда. И еще я, Палмер, возможно, знающий правильный ответ. Я верил в свою гипотезу, мне нравилась ее математическая логика. Я не надеялся или почти не надеялся, что мы сможем ее проверить — проверить, что называется, по полной программе и победить. Люди слишком мало знают. Они не умеют четко мыслить. Они вечно нажимают не на те кнопки. Палмер должен иметь тысячу рук и обладать способностью находиться в тысяче мест одновременно — тогда, может быть, он осуществит свою мечту стать тонкой, как паутина, ниточкой, которая свяжет Жизни двух рас. Я могу все испортить, твердил я себе, пока мы тащились сквозь субпространственное ничто — а ведь в субпространство мы попали благодаря изобретенному луанами генератору. Я иду, я иду к вам, повторял я про себя, обращаясь к луанам, но со мной враги. Я все испорчу. Дорогие мои, вас, как и меня, одолеет глупость, ведь глупость — это последний и самый страшный враг, и его нам с вами не победить.
Я молча смотрел, как Поттер ковыряет в носу; я молча сносил покашливание Донато; я молча благословлял ушастого Ингленда за то, что он практически не вступал в разговоры; я старался припомнить, из-за чего в первый день обезьянка Нильс Блюм показался мне таким смешным, нарочно смеялся, чтобы припомнить, и не мог; иногда я проклинал Донато за его назойливую услужливость; я игнорировал шкипера, потому что, скажите на милость, кому же захочется выслушивать монологи об устройстве нашего корабля и кораблях прежних дней?.. Я не произносил ни слова в тех случаях, когда меня могла услышать девотрядовка, и внутренне содрогался каждый раз, когда кто-нибудь из моих спутников что-то при ней говорил и тут же начинал сомневаться и оправдываться, так как она немедленно повторяла его слова. Но я ничем не выражал своего неудовольствия, разве что однажды предложил шкиперу кормить девотрядовку чем-нибудь получше, чем та бурда, которую получали мы: вдруг кто-нибудь из мужчин тогда решит, что в ней есть хоть что-то? Шкипер согласился, отчего мы выиграли вдвойне. Во-первых, за столом мы теперь не созерцали Вирджинию, а ее трапезы проходили теперь в «обезьяннике» среди швабр и банок с чистящими аэрозолями, а если Нильс Блюм возражал, то он вполне мог бы по-обезьяньи забиться куда-нибудь в темный угол и жевать солому. Я проходил однажды мимо их клетки. Они сидели рядом за крошечным столиком Блюма, едва не касаясь друг друга локтями, не смотрели друг на друга и не разговаривали. И она — плакала, и видит Бог, я здорово обрадовался. Я хотел было спросить обезьянку, как ему удалось добиться
