Оленич решительно подошел к коню, взял из рук сержанта и ефрейтора поводья, закинул их на коня, ласково погладил по блестящей шее. И тут же легко, мгновенно вскочил в седло, кажется, и стремени не коснулся…
То, что произошло, Андрей не мог постигнуть. Он умел обращаться с лошадьми, понимал их, и они понимали его. Почему же Темляк понес его? Может быть, конь ощутил неуверенность всадника? А может, наоборот: понял, что кончилась его вольная волюшка и явился хозяин? Говорят же, что кони очень тонко чувствуют всадника. Поэтому-то Темляк боролся отчаянно, из последних сил.
Андрей сразу потерял власть над конем: ни поводьев, ни шенкелей Темляк не понимал. Конь, как ужаленный, вздыбился, рванулся вперед, перепрыгнул через изгородь и поскакал станичной улицей. «Вряд ли он видит, куда скачет», — подумал Оленич. Неожиданно Темляк на полном скаку повернулся на девяносто градусов, сделал гигантский прыжок и очутился в яблоневом саду. Оленич припал к холке коня, держась за гриву и за поводья. По спине, как стальными когтями, прошлись сухие ветки деревьев. Пришлось всаднику, несмотря на переднюю луку седла, прилепиться, врасти в шею коня, чтобы голову сучьями не снесло. А Темляк, словно нарочно, выбирал, где пониже ветви, мчался как одержимый, стараясь скинуть с себя непривычный груз.
Но вот, наконец, Темляк, перепрыгнув канаву, вынес Оленича на околицу станицы. Впереди расстилалась равнина до самого Подкумка, изредка усеянная белыми валунами, похожими на забытые в огороде тыквы. А сразу за этой узенькой речушкой начинались взгорья, которые переходили в более крутые склоны и холмы; дальше, на горизонте, до самого неба громоздились цепи горных вершин и среди них двугорбая громада Эльбруса, покрытая сверкающим снегом.
Оленич выпрямился, принял более свободную позу, поддал шпорами под бока коню и попустил поводья. Темляк рванулся с новой силой, выказывая всю свою необузданность. Но всадник уже чувствовал себя хозяином, душа его наполнилась неизведанной доселе радостью, ощущением силы и власти. А еще через минуту-другую понял это и конь, перешел на крупную рысь, и Оленич удивлялся легкости бега, точно и не было шального скакания через заборы и канавы, по кустарникам и садам. «Вот чудеса! — удивлялся Оленич. — Надо хорошенько изучить возможности коня, узнать, на что способен».
Конь уже успокоился. Оленич натянул поводья, и Темляк остановился. Соскочив с седла, взял в руки поводья и повел взмыленного и притомленного красавца вдоль речки. Остановившись, погладил ладонью по шее, по холке и крупу, похлопал ласково ладонью по широкой, как наковальня, груди. Нарвав сухой мягкой травы, начал осторожно растирать коню бока, шею, круп. При каждом прикосновении кожа вздрагивала, точно от электротока.
Вначале Темляк стоял как-то бессильно, расслабленно, но когда Андрей начал растирать ноги и брюшину, конь повернул голову в сторону хозяина, словно стараясь разгадать, откуда берутся ласковые и успокаивающие прикосновения. Навострил уши, прислушиваясь, что это такое приятное и умиротворяющее говорит человек? Вдруг стал подгребать копытом и помахивать коротким, мягким хвостом.
А от станицы по всей равнине скакало десятка два всадников: это были бойцы первого взвода пулеметных тачанок. Они мчались на помощь своему новому командиру. Никто не знал, что с конем и лейтенантом, — так быстро все произошло. Издали заметив, что командир взвода приводит в порядок присмиревшего коня, бойцы выхватили клинки, взмахивая ими и оглашая луг возгласами восторга.
Возвращался Оленич в сопровождении своих бойцов. Тогда он еще не знал, кто из них на что способен, кто как себя проявит в бою, да и никто еще об этом не знал и не мог знать, потому что среди бойцов первого взвода не было ни одного, кто участвовал в боях, — все молодежь, новички, со школьной скамьи. Из предыдущих боев он знал, что незнакомых солдат очень трудно поднимать в наступление. Командир, примыкая штык и первым поднимаясь в атаку, должен быть абсолютно уверен, что за ним поднимутся все как один. Только такая уверенность приносит успех в бою. А эти молодые люди, восхищенные происшедшим событием, восторженно глядящие на своего нового командира, для самого лейтенанта были неоткрытым миром, который нужно еще открыть и изучить, сделать из этих веселых и наивных юношей бойцов, способных пройти по горящему ржаному полю.
Как только Оленич — с поцарапанным лицом, в изодранной гимнастерке, с окровавленной спиной — очутился в своей комнате, к нему зашел связной ефрейтор Еремеев, положил на стол новое офицерское обмундирование:
— Сейчас придет лекарь, помажет ушибы снадобьем…
— Зачем нужен фельдшер? Протрешь мне царапины спиртом — и все лечение.
Но в дверях комнаты уже стояла молоденькая младший военфельдшер. Густые светлые волосы, ровно подстриженные снизу, выбивались из-под берета. Глаза, серые с голубизной, показались такими чистыми, что он забыл о своем нежелании лечиться, присмирел и внутренне уже подчинился ей. Младший лейтенант посмотрела на него, чуть подняв брови, и обратилась как давняя знакомая:
— Поддался глупой шутке? Вот и получил…
— Да знал я, что это подвох! Сознательно сел на коня.
— Но разве ты знал, что за конь — Темляк?
— Как только увидел его — понял: такого красавца некому было объездить.
— Ишь, какой догадливый! Меня зовут Женя, Евгения Павловна Соколова. Тебя — Андрей Петрович Оленич. Будем считать, что познакомились. И сразу на «ты». У нас так принято: все офицеры друг с другом запросто. Разве что лишь при сугубо служебном обращении.
— Мне это подходит.
Фельдшер мазала йодом его царапины и порезы, а он послушно подставлял ей плечи, спину, не чувствуя боли.
Он лежал на животе и, повернув голову набок, наблюдал за сосредоточенным, нежным, с легким загаром девичьим лицом. Никогда в жизни он не испытывал всеохватывающего, как лесной пожар, чувства влюбленности, хотя в душе носил мечту о встрече с такой, которая пробудит в нем чувство любви. «А может, это она и встретилась?» — мелькнуло в мыслях, и жарко стало в груди.
— Как ты попала в кавалерию? — спросил Андрей.
— Закончила медучилище. Вызвали в военкомат, вспомнили, что я немного занималась конным спортом. И вот я здесь… Идет война, сколько людей сейчас истекают кровью на полях битв, а я врачую насморки и поносы.
— Не торопись, впереди у тебя будет работенка!
— Знаю ведь! Но во мне неизлечимый интерес: испытать, пережить, самой быть там, где все на грани… Жажда такая. Наверное, это нехорошо, я об этом помалкиваю.
Оленич удивленно думал о беспокойной душе Соколовой. Неужели она искренне жаждет потрясений, чтобы потом успокоиться? После бури всегда приходит длительная тишина.
— Спасибо за помощь, мне без тебя было бы труднее справиться со всеми этими ушибами и ссадинами. Будем друзьями, Женя?
Девушка хмыкнула, хитровато покосилась на него, подняв темные шелковистые брови.
— Будем, — с улыбкой произнесла она.
В комнату без стука вошел капитан лет пятидесяти, со строгим худощавым лицом и с запавшими, скептически прищуренными глазами. Голос у него чистый и резкий. Капитан произносил каждое слово четко, точно отдавал команды. Представился, словно отрапортовал, приложив ладонь к козырьку:
— Капитан Истомин, командир стрелковой роты. — Недовольно посмотрел на Соколову: — Почему долго возитесь с этими мальчишескими царапинами?
Военфельдшер слегка смутилась, но смело подняла на капитана глаза:
— Если царапины не обработать, могут образоваться язвы. Впрочем, я уже закончила, товарищ капитан.
Женя вышла. Истомин спросил:
— Воевали?
— Так точно! С первого дня войны.
— Вы что, лейтенант, романтик? Играете отчаянного рубаку? На авторитетик работаете?
Андрей просто опешил, не нашел, что сказать, и лишь приподнялся на кровати, почувствовал себя уязвленным. Но сдержался и спросил с иронией:
— Почему же вы, капитан, не объездили Темляка? Ведь прекрасный конь!
