Теперь в голове прояснилось, вернулась прежняя энергия.
Свердлов мертв, и то, что он знал о Синем, умерло вместе с ним, сгорев в испепеляющем огне. Напалм в замкнутом пространстве. Он гнал эту мысль. Долгие годы жизни в притворстве научили его правилу, что прошлому никогда нельзя позволять возвращаться в настоящее. Человеку, делающему то, что делал он, нельзя позволить себе роскошь предаваться воспоминаниям, злорадствовать или печалиться о прошлом. Есть только настоящее. Он даже не подумает сообщить жене о том, что приключилось. Она больше не возвращалась к этой теме, и инстинкт подсказывал ему, что никогда и не вернется.
При всей ее толстокожести, это событие она предпочла бы забыть. Как мог забыть теперь и он. Опасность миновала. Ему ничего не угрожает.
Палата в больнице святой Патриции была уютная, прохладная. Три недели Джуди лежала и смотрела на открывающийся за окошком вид. Там был красивый садик, зеленела травка, которую постоянно поливали в борьбе против палящих лучей солнца, цвели аккуратные клумбы ярко- малиновых калл, красного жасмина, тонкий запах которого проникал внутрь палаты. Дальше за садом искрилась под солнцем полоска синего моря, два раза она видела на горизонте медленно двигающийся белый океанский лайнер. Налетали штормы, и тогда небо темнело и дождь потоками хлестал по стеклам.
Ночью эту картину сменял лунный пейзаж. За окнами не было освещения; море и сад, жасмин и пальмы на берегу ласкали взор, пока светила луна — стоило ей скрыться за облаками, как все исчезало. Сбоку у окошка росло высокое тамариндовое дерево, и ветер раздувал его грациозные ветви. Масса стручков, набитых созревшими семенами, усыпала тамаринд. Джуди попросила, и монахини подвинули ее кровать так, чтобы она видела дерево в окне. Когда она чувствовала себя получше, она вставала с кровати и садилась в кресло. Она не читала, отправила назад даже присланный ей радиоприемник. Все время она проводила, глядя из окна на садик и море. Ожоги на ногах затянулись, они были второй степени. Зажил и глубокий порез на правой руке, который она получила, пытаясь выбраться из огня через окно, но шрам останется до конца жизни.
То утро вспоминалось как в тумане, мозг отказывался воспринимать детали, чувство ужаса не хотело уходить, и пережить это еще раз, даже мысленно, было невозможно. Все произошло невероятно быстро, это она поняла потом, хотя секунды, когда она кричала, пытаясь раздвинуть жалюзи на окнах, мешавшие ей вырваться из ада, казались в тот момент нескончаемыми. Из преисподней, в которую превратился первый этаж, вырывались языки пламени с дымом, огонь ревел как раненый зверь, набрасываясь на стены и лестницу. Джуди почти уже потеряла сознание, когда двое барбадосских полицейских, дежуривших у бунгало, с помощью топора пробились внутрь и вытащили ее из горящего дома. Одежда на ней тлела, прорвавшийся между половицами огонь обжег ноги. Через две минуты после того, как ее спасли, рухнула крыша, бунгало разверзлось, как жерло вулкана, выбросив в небо огромный огненный язык.
Ее отвезли в частную больницу святой Патриции, а не в новую больницу в Бриджтауне. Здесь было легче охранять ее комнату и организовать ненавязчивый контроль за посетителями. Но ко времени, когда она готовилась выписываться, охрану сняли. Никто не собирался причинять ей вред. Живая или мертвая, она никого не интересовала. Со Свердловым разделались свои, и англичане спокойно отозвали свою службу безопасности. На территории больницы дежурил всего один барбадосский полицейский.
В первую же неделю Нэнси прилетела проведать ее. Она сидела у кровати, держала Джуди за руку, передала привет от Сэма Нильсона, повторяла привычные слова о том, что не нужно печалиться, все будет хорошо, пытаясь облегчить страдания человека, которого невозможно утешить. Анальгетики притупляли физическую боль. Но медицина не придумала еще средства заглушать душевные страдания. Она была благодарна Нэнси за приезд и сочувствие. Хорошо, что Сэм готов помочь во всем, что ей нужно, она ценит отзывчивость друзей, приславших ей письма. Однажды заявился даже управляющий гостиницей с огромным букетом цветов. Ей было приятно, что люди жалели ее и хотели помочь. Но помочь ничем не могли.
Никто не в силах вернуть человека, чей голос у нее в голове звучал отчетливее утешающих голосов живых людей, или вернуть прикосновение руки, державшей ее руку. Последнее прикосновение.
Его нет в живых. Он спустился по лестнице, она слышала, как он пересек комнату внизу. Через несколько секунд в комнату через приоткрывшуюся дверь влетела маленькая смертоносная бомба.
В больницу приходил незнакомый человек. Ей показалось, что она когда-то с ним говорила. Он поинтересовался, не нуждается ли она в чем-нибудь, не нужно ли чего-нибудь сделать перед ее отлетом в Штаты. Она покачала головой. Ничего не нужно. Ей ничего не нужно. Он рассказал, как ее спасали, объяснив, что бомбу бросили в приоткрывшуюся дверь. Огонь очень быстро и с такой интенсивностью распространился потому, сказал он, что бомбу начинили напалмом. Она не задала ему одного- единственного вопроса, который мучил ее. Это было бесполезно. Она знала ответ. И он тоже не обмолвился об этом ни словом. Протянув ей руку на прощание, он сказал:
— До свидания, миссис Ферроу, извините.
Когда он ушел, она вспомнила, что у него тот самый голос, который сообщил ей про место на самолете за мгновение до взрыва.
Теперь она пришла в себя и окрепла. Она думала об отъезде. Монахини хорошо понимали, как ей хочется, чтобы ее оставили в покое и, наоборот, как не хочется возвращаться во внешний мир. Они предложили ей оставаться в палате сколько ей будет угодно — словно главная сестра-монахиня знала, что тело Джуди исцеляется быстрее, чем душа. Но спасаться здесь вечно не получится. Как только Джуди подумала об этом, она поняла, что пора уезжать.
На следующее утро прилетает Нэнси, и они возвратятся с ней вместе в Нью-Йорк. Она поживет у Нильсонов с неделю или дольше, так пожелал Сэм. У нее не хватило сил отказать им. Ну что же, она доставит удовольствие миссис Нильсон, которой так хочется взять на себя заботу о ней.
Джуди наклонилась вперед в кресле. Пять часов. Очень скоро из моря выползет первая серая тень, как будто кто-то вытягивает шторки наверх и постепенно закрывает ими солнце. Она вспомнила, что именно так думала о сумерках на Барбадосе, когда в первый раз приехала сюда, убежав от Ричарда Патерсона. Убежав от заурядного приключения с женатым мужчиной и чувствуя себя при этом обиженной и несчастной. Когда она сравнила это с тем, что переживала сейчас, ей стало так горько, что ее всю передернуло.
Ничто в жизни не затронуло ее так глубоко, как смерть Свердлова. Утрата отца, катастрофа, убившая мужа, — ничто так не вскрыло каждый нерв, как страшная гибель человека, с которым она не жила и даже любви к которому так и не осознавала. Плакать по нему нельзя, он стал бы вышучивать ее слезы. Серая линия все темнела и быстро поднималась кверху. Скоро опустится вест-индская ночь. Джуди нравилось сидеть в темноте, пока не придет сестра и не включит свет. В дверь постучали. Она крикнула, чтобы входили, но не повернулась.
— Здравствуйте, миссис Ферроу. Не возражаете, если я включу свет.
Это был Джек Лодер. Он щелкнул выключателем около двери, и комнату залил свет из стеклянного плафона на потолке. Он подошел к Джуди и протянул руку. Она выглядела намного хуже, чем он ожидал: взглянув на него, она не шевельнулась. В замешательстве Лодер закашлялся. Тогда заговорила Джуди.
— Выйдите отсюда, — потребовала она. — Я не знаю, зачем вы пришли, но уходите.
— Я понимаю, что вы чувствуете. — Лодер присел на краешек постели, сложив короткие пальцы на колене и покачивая из стороны в сторону ярко начищенным коричневым ботинком. — Я подумал, что нужно приехать и посмотреть, как вы тут.
— Спасибо, — сказала Джуди. — Ну вот и посмотрели. Я плохо себя чувствую, поэтому, будьте добры, уйдите.
Он встал с кровати, от примирительной позы не осталось и следа.
— Это не моя вина, — внезапно сказал он. — Обвинять меня неправильно. Я сделал все, что должен был сделать. Не я оставил для них открытую дверь!
— Нет, не вы, — согласилась Джуди. — Я не закрыла ее как следует. О боже мой, разве вы не понимаете, что я схожу с ума, потому что знаю, что это моя вина!
— Мы потеряли досье Синего, — промолвил Лодер. — Оно тоже сгорело.
— Перестаньте говорить о вашем проклятом досье. Какое мне дело до какого-то там досье! — Она заплакала. Лодеру доводилось видеть, как плачут женщины, но он впервые видел женщину, которая при
