— Нет, — возразила Марина, — это неинтересно! Пусть лучше на двери мальчишечьей комнаты что- нибудь напишет!
— Ну… Давай!
— Напиши: «Я люблю Антошу!» — пропищала Люба, оторвавшись от разговора с Аней. Все девушки засмеялись. Антон был, наверное, самый некрасивый парень во всем детдоме.
— Да! — согласилась Марина. — Это ты и напишешь!
— Ну это же глупо! — вздохнула Цекай.
— Да, — улыбнулась Саша, — ты же не ожидала от нас благородства!
— А еще, — Марина захихикала, — можешь пририсовать сердечко или солнышко! А лучше — подпись «от» и многоточие…
Она произнесла слово «многоточие» с таким серьезным лицом, что девушки в комнате весело засмеялись.
Марина нагнулась и начала рыться в своем ранце. Через несколько мгновений она с торжественным видом вытащила из него старую ручку и, подняв высоко над головой, чтобы все видели, передала ее Цекай.
— Иди, — так же торжественно произнесла она, — действуй!
— Достали! — проворчала Цекай и, выхватив у Марины ручку, встала с кровати и вышла вон из комнаты, закрыв за собой дверь.
Одинокий коридор с погашенными лампами принял ее в свои холодные объятия. Простой, покрытый линолеумом пол, бежевые стены. Где-то в глубине — тусклый свет настольной лампы. Там тоскливо сидит Мария Федоровна и с интересом изучет газету. Цекай тихо повернулась и пошла в другую сторону. В руке она крепко сжимала Маринину ручку, но думала совсем о другом.
Новость об усыновлении ее напугала. В их детском доме детей на самом деле усыновляли очень редко, почти никогда. Только однажды пара американцев усыновила у них маленькую трехлетнюю девочку. Еще ей рассказывали, что до того, как она здесь оказалась, у них усыновили мальчика, которому было около восьми лет. Это все. А тут ее хочет усыновить, как сказала Ляля, уже давно не молодая пара.
Цекай замотала головой, ей стало страшно. Кто знает, что это вообще за люди, вдруг они грубые, а может, им просто нужна уборщица в доме, а если они будут ее бить…
Она уже стояла напротив двери в комнату мальчиков. За ней не было слышно ни звука.
— Я… люб…лю… черт!
Ручка неожиданно перестала писать. Цекай встряхнула ее и попыталась написать снова, но ничего не вышло. Она, стиснув зубы, перевернула ручку вниз острием и стала терпеливо ждать, пока чернила не скатятся. Через некоторое время она снова продолжила писать:
— Ан…то…ш…
Сзади послышались шаги, и Цекай в ужасе отпрянула от двери. Она повернулась и замерла: Мария Федоровна уже встала со своего кресла и потягивалась. Девушка отступила в угол, в надежде, что там, в тени, воспитательница ее не заметит. Мария Федоровна отвернулась от Цекай и стала рыться в стопке газет на столике, где стояла лампа. Цекай в надежде, что шорох бумаги ее прикроет, тихо подошла к двери.
— …у, — вывела она и поспешила отскочить от двери, но от ее резкого движения медальон на ее шее покачнулся и резко ударился о деревянную дверь. Мария Федоровна повернулась. Цекай стояла и смотрела на нее. Внутри у девушки все похолодело.
— Что это ты там делаешь? —противным голосом спросила воспитательница, уперев руки в бока.
— Я…— Цекай запнулась, — …я ходила в туалет!
Мария Федоровна еще несколько томительных секунд сверлила ее взглядом, а потом снова принялась рыться в газетах.
Цекай вздохнула и поспешила вернуться в комнату.
Как только она перешагнула порог, ее окружили девушки, явно слышавшие голоса. Цекай только отмахнулась от них и повалилась на кровать.
— Блин, ну ты и выдала! — смеясь, заявила ей Саша, подсев к ней на кровать. — Я ходила в туалет! Ха!
— Я больше не играю с вами в карты! — ткнула в нее пальцем Цекай.
— Ой-ой-ой, — скорчила физиономию Марина, — кто-то уже под себя наделал!
— Отстаньте! — отмахнулась от них Цекай. — И вообще, я буду спать!
И тут, словно прочитав ее мысли, в комнату ввалилась Мария Федоровна и начала орать, что свет у них в комнате все еще включен.
Девушки, недовольно ворча, улеглись в кровати, но разговоры еще долго не стихали: Аня и Люба обсуждали, какова будет реакция самого Антона на то, что Цекай написала на двери, Саша с Мариной тоже о чем-то переговаривались. Цекай опять погрузилась в свои невеселые мысли.