медленно направился в библиотеку.
Мой первый импульс поместить бутылку бренди и стаканы в безопасное место был чисто автоматическим. У меня не было никаких подозрений — только недоумение. Все это выглядело, как сказал Туиллс, чистым безумием. Но даже сейчас меня бы удивило слово «убийство». Такие вещи не происходят дома, где смерть приходит респектабельно, с рыданиями и черными одеждами. Когда дело касается других стран, мы воспринимаем убийство без особых сомнений, как прискорбный компонент цивилизации вроде кофе во Франции или сигарет в Германии, неотделимый от причудливого чужеземного менталитета. Но такое не случается в домах, которые мы знаем с детства, среди наших старых друзей, у которых мы вовсе не подозреваем наличие каких-либо из ряда вон выходящих эмоций.
Безумие… Род жуткого любительского спектакля, который, как мне невольно пришло в голову, с удовольствием поставил бы Том Куэйл. Том постоянно натягивал на проволоку простыню и ставил разные шоу — к тому же он был одним из лучших рассказчиков историй о привидениях, какие я когда-либо слышал. Я живо представлял себе Тома с отблесками пламени в камине на смуглом заостренном лице, со смаком произносящего зловещие фразы, и Джинни Куэйл, повизгивающую в углу. Все загадочные события этого вечера вновь пронеслись перед моим мысленным взором в тускло освещенном коридоре. Волнение судьи после моего стука, его вспышки, чередующиеся с молчанием, статуя с отсутствующей рукой… Каким образом она могла отломаться? Действительно, чистое безумие.
Я вошел в библиотеку. Комната была ярко освещена; один из газовых рожков слегка шипел. Ветер сотрясал оконные рамы и шевелил бархатные и кружевные занавеси; отсветы дрожали на темных стеклах. Лепнина на потолке выглядела очень грязной, а потускневший цветастый ковер протерся в нескольких местах. Сиденья кресел бугрились от выпирающих пружин. Сами кресла рассохлись и кренились в разные стороны; несколько кисточек на тесьме обивки были оторваны. При этом все оставалось солидным — книжные шкафы выглядели респектабельно, как матроны; скверные портреты в позолоченных рамах казались незыблемыми, как жареная говядина на обеденном столе…
Обычная библиотека… И тем не менее в ней ощущалось присутствие чего-то безобразного — какого-то белесого ужаса, подобного туману на фотопластинке. Потом я увидел свой стакан, полный темно-красного бренди, который я оставил на полу у кресла, и почувствовал легкую тошноту. Ведь я едва не выпил это бренди! По моей коже забегали мурашки. Я быстро поднял взгляд и увидел статую в углу…
Огонь в очаге почти погас. Каминная полка из щербатого коричневого дерева была такой же неухоженной, как и все в доме. Ее покрывала пыльная вязаная салфетка с красными кисточками. Рядом с часами стоял почти пустой стакан судьи.
Что же это был за яд? Я посмотрел на центральный стол, где стояли пыльная бутылка и сифон, потом подошел и обследовал их. В бутылке было шерри-бренди «Ферлак» 1870 года. Я понюхал горлышко, помня, что бренди могло скрыть запах горького миндаля, присущий цианиду. К тому же цианид вроде бы действует быстрее — почти моментально.
Если кто-то замыслил убийство… Чепуха! Я отмахнулся от этой мысли, как от назойливого комара, но она не отставала.
Было странно видеть бутылку с ядом на обычном столе, среди безобидных предметов. Рядом с ней, на потертой промокательной бумаге, лежали маленький железный пресс для скрепления юридических документов и несколько медных скрепок. Подставки для ручек, трубки, банка с табаком… Книги вокруг промокашки — очевидно, справочные издания, которыми судья пользовался при подготовке рукописи. Я прочитал несколько названий: «История округа Файетт» Эллиса, «Старая Мононгахила» Вича, «Старый Пайк» Спрайта, «Заметки о поселениях и индейских войнах на западе Вирджинии и в Пенсильвании в 1763–1783 гг.». Из всех книг торчали желтые закладки.
Это было пустой тратой времени. Подобрав бутылку вместе с обоими стаканами, я запер их в шкафчик, из которого судья их достал, и положил ключ в карман. Теперь надо найти поднос из-под ужина миссис Куэйл.
Как тихо было в доме! Судья Куэйл упал на пол — у меня в ушах еще звучал стук от его удара головой о каминную решетку, — но никто не прибежал и даже не забеспокоился. Туиллс сказал, что Мэри в кухне, а Мэтт Куэйл наверху с матерью. Лучше подняться наверх — вероятно, поднос еще там. Но как приступить к этой миссии? Пожалуй, пока что не стоит упоминать о яде…
Ступеньки были устланы плотным красным ковром, но скрипели при каждом шаге. Перила были шаткими. Перспектива встречи с Мэттом Куэйлом-младшим меня не радовала. Я думал о том, сильно ли он изменился за эти годы. Мэтт был вечным студентом даже до того, как поступил в колледж, и, по всей вероятности, остался таковым, покинув его. Он недурно играл на банджо, при этом экстатически покачиваясь из стороны в сторону, и сам походил на банджо, чьи струны пощипывала какая-нибудь небесная Поллианна [14] с целью продемонстрировать, в каком счастливом мире мы живем. Если вам не приходилось мириться с его энтузиазмом, вы вполне бы могли сочувствовать его неудачам.
Комната миссис Куэйл находилась в передней части дома; дверь была открыта. Тусклая лампа с обернутым газетой абажуром горела у изголовья кровати, освещая обои с голубыми цветами и брачное свидетельство в рамке, скромно висящее над бюро орехового дерева.
В кровати лежала миссис Куэйл, при виде которой я ощутил болезненный укол жалости. Ее лицо было бледным и осунувшимся, с синеватыми губами; седые волосы растрепались; под закрытыми глазами темнели мешки. Хлопчатобумажная ночная рубашка приподнималась вместе с неровным дыханием. Даже во сне она выглядела усталой и ошеломленной. Она тоже недавно плакала. Ночной ветер стучал в окна.
Кто-то быстро поднялся со скрипучего стула возле кровати. В полумраке на меня уставилось недоуменное лицо. Оно принадлежало молодому Мэттью Куэйлу, но я не сразу посмотрел на него. Лицо на кровати причмокивало беззубыми деснами, что-то бормоча во сне; по темным мешкам под глазами продолжали стекать редкие слезы. Я почувствовал ком в горле. Мы все любили миссис Куэйл, которая позволяла нам шуметь сколько душе угодно.
Я вызвал Мэтта в коридор. Он был высоким, с каштановыми волосами, разделенными пробором посредине и начинавшими заметно редеть, выпуклыми голубыми глазами и румяным лицом. Я не сомневался, что Мэтт сейчас скажет: «Ну, Джефф, старый сукин сын!» — дружелюбно засмеется и хлопнет меня по плечу, хотя мы не виделись десять лет. Именно это он и сделал.
— Что привело тебя сюда? — осведомился Мэтт Куэйл, сунув в карман журнал. — Пошли в мою комнату. Мама немного прихворнула, но с ней все будет в порядке. Не видел тебя сто лет!
— Я пришел повидать твоего отца, — объяснил я. — Он неважно себя чувствует, и доктор Туиллс попросил меня подняться сюда узнать…
— О маме? — Мэтт удивленно посмотрел на меня.
— Он сказал, что миссис Куэйл съела что-то не то, и хотел узнать, куда унесли поднос, чтобы выяснить причину недомогания.
— Понятно. Да, ужин ей принесли, так как она неважно себя чувствовала. Джоанна — горничная — уже давно отнесла поднос вниз. Вероятно, ты найдешь его в кухне. Но какого черта, Джефф, ты делаешь из себя мальчика на побегушках? Пускай Уолтер сам пойдет за подносом.
— А как сейчас миссис Куэйл?
Мэттью с любопытством взглянул на меня. Должно быть, он что-то заметил, так как отбросил притворную сердечность и вновь стал самим собой — серьезным, осторожным, смышленым и нервным, несмотря на профессиональную сдержанность. Луч света из комнаты коснулся его беспокойных глаз, и он откинул со лба прядь волос.
— Послушай, Джефф, — сказал Мэтт. — Ты, часом, не сделался кем-то вроде частного детектива? Господи, мой старый товарищ по играм!
— Конечно нет! Чего ради?
— Ну, кто знает? — Он нервно усмехнулся. — Писатели — люди со странностями.
— Это не подлинная причина, верно?
Мэтт прищурился:
— Как много тебе известно?
— Достаточно, чтобы помалкивать об этом. И может быть, я сумею помочь.
Какое-то время мы молча смотрели друг на друга.
— Стоит попытаться! — промолвил наконец Мэтт. — Мы все с ума сходим, Джефф… Ладно, сходи за подносом и возвращайся. Я подожду здесь.
— А где остальные?
— Кларисса отправилась в дамский бридж-клуб. У Джинни свидание с каким-то парнем из города. Они вернутся не скоро.
Я кивнул. Мэтт вернулся в комнату матери и закрыл дверь. Все в доме оглядываются через плечо, упоминая о неведомом пугале! Я снова спустился по лестнице и направился в кухню. Когда я открыл скрипучую дверь, послышался сдавленный крик. Мэри Куэйл соскочила с табурета у плиты, уронив разливательную ложку, и уставилась на меня, побледнев. Потом она опять села, провела рукой по покрасневшим векам и простонала:
— Не могу этого выносить!
Я обнял ее за плечи, чувствуя, как она дрожит. Правильные черты ее смуглого лица были искажены страхом.
— Мне нужно следить за овсянкой, — быстро сказала Мэри и выключила газ. — Это на завтрак — папа ее любит…
— Лучше расскажи мне все, — предложил я, — и тебе полегчает. — Я вспомнил, что у меня в бумажнике все еще лежит знаменитый трехцветный значок с выпученным глазом и надписью «Префектура полиции», который дал мне Банколен, когда я работал с ним над делом Телье в Довилле, и показал его Мэри. — И нет причин, по которым старый друг не должен оказать помощь.
— Я не могу рассказать тебе, Джефф! — в отчаянии воскликнула она. — Я имею в виду о… Но несколько минут назад меня что-то напугало, и я не осмелилась выйти из кухни, так как в холле и в буфетной темно…
— Что ты видела, Мэри?
— Что-то белое. Клянусь Богом, Джефф, я говорю правду!
— Надеюсь, не привидение?
— Нет-нет! Это было что-то очень маленькое — размером с твою руку.
Моя улыбка непроизвольно увяла.
— Посмотри через дверь в буфетную, — продолжала Мэри. — Отсюда виден выступ шкафа. На нем стоит банка кофе. Так вот, что-то белое пробежало взад-вперед по выступу, как будто на ножках.
Я похлопал ее по плечу и шагнул к двери буфетной. Мне уже приходилось играть в подобные игры той жуткой ноябрьской ночью в лондонском клубе «Бримстоун», когда Банколен и я при участии Скотленд-Ярда приготовили ловушку преступнику. Но это выглядело куда ужаснее. Прозаичная обстановка, овсянка на плите, кухня, выложенная белым кафелем… Я включил свет в маленькой буфетной. Деревянные полки над выступом шкафа, холодильник, раковина и сушильная доска с головкой латука на ней — все как обычно. Окно над раковиной было распахнуто. Я закрыл его и вернулся.
— На выступе лежит оберточная бумага, которую шевелил ветер, проникающий в щель окна, — сказал я Мэри. — Вот что ты видела.
— Надеюсь. — Она смотрела на меня большими черными немигающими глазами, теребя пальцем нижнюю губу. — Должно быть, Джефф, так оно и было…
— Что, если тебе подняться к матери и Мэтту? Она нуждается в уходе, и он может не справиться. Но сначала скажи, — остановил я Мэри, когда она поднялась, — поднос, на котором относили твоей матери ужин, еще здесь? Доктор Туиллс хочет взглянуть на него и выяснить, что вызвало недомогание.
— Поднос? Да, Джефф, он в буфетной. Разве ты его не видел?
— В буфетной?
— Да, на табурете. Я собиралась мыть тарелки. У Джоанны сегодня свободный вечер.
— Но ты их еще не мыла?
— Нет. Их не трогали.
