чиновничество, размещавшееся в городском Караван-Сарае, большом здании восточного типа. А теперь, подобравшись ночью к балкам, где бродила банда Охранюка-Черского и скитались остатки алаш-ордынцев и валидовцев (казахских и башкирских националистов), красные курсанты могли увидеть отблески вражеских костров и услышать доносившееся откуда-то из степной дали заунывно-тягучее пение.
В самом городе положение тоже было не из легких. Крупнейшим предприятием считались Главные мастерские Ташкентской железной дороги. Значительная часть их рабочих была настроена по-боевому и исполнена пролетарского духа. Однако многие железнодорожники шли все еще за меньшевиками и подчинялись своим профсоюзам, где засели сторонники бывшего Викжеля (Всероссийского исполкома Железнодорожного профессионального союза), занимавшего оппортунистические позиции и враждебно настроенного по отношению к пролетарской диктатуре. Советская власти опиралась в Оренбурге на наиболее стойких рабочих Главных Мастерских, кожевенных предприятий (завод Дюкова за рекой Урал, сушильни и скотобойни там же и к западу от вокзала), кирпичных заводов (возле станции), лесных складов (у Товарного двора Орской железной дороги), двух пороховых погребов (возле женского монастыря и севернее Новых мест) и на несколько красных воинских частей. Но имелась в городе опора и у наших врагов.
Вот курсантские подразделения следуют для кавалерийских учений на ипподром, в северо-восточную часть города. Пели мы направлялись туда от речки Сакмары, то дорога шла мимо или Неплюевского, или Второго оренбургского кадетских корпусов и мужского монастыря, вокруг которых жили очень многие из числа лиц, имевших к ним прежде отношение. Какую бы мы затем из улиц ни избирали, чтобы проехать к манежу, — Инженерную, Архиерейскую, Петропавловскую, Гостинодворскую, — нас неизменно встречали из окон дворянско-купеческих особняков злые взгляды. Следуем oт манежа дальше на стрельбище, к Уфимскому тракту. Приходится проезжать через Новые места. Там на Алексеевской, Лесной, Часовенной, Крыжановской, Лагерной улицах опять на нас недружелюбно косится из окон мелкобуржуазное мещанство…
Мы разместились в помещении бывшего юнкерского училища — прежних Константиновских казармах инженерного ведомства. До нас тут стояла красная кавалерийская часть, которую белоказаки почти полностью уничтожили. Ни во время учений, ни за едой, ни ночью мы не расставались с оружием. После отбоя каждый курсант обязательно проверял шашку и карабин и клал их рядом с собой в постель. Чуть ли не ежедневно объявлялись боевые тревоги. Однажды мы по ошибке едва не схватились с чекистами. Дело было ночью. Нестерпимый мороз прогнал нас из нетопленных казарм, и курсанты отправились на пустырь возле кладбища ломать деревянные заборы. Внезапно, когда мы разбрелись, подошла группа вооруженных людей и взяла несколько курсантов, в том числе и меня, в кольцо. Все изготовились к бою. Только случайно удалось предотвратить стычку и выяснить, что это товарищи из губчека. Они приняли нас за бандитов.
Военные занятия шли в училище форсированными темпами. Стрельба с лошади и спешившись, одиночная и залпами, рубка шашкой, кавалерийские перестроения, организация боя, умение ухаживать за лошадью… Особенно любопытной для меня была последняя наука — гиппология (то есть «лошадеведение»). Мы изучали анатомическое строение животного, его физиологические функции, болезни, гигиену, ковку.[2]
Особенно запомнились занятия, которые проводил начальник дивизиона Келлер. В прошлом офицер царской армии, участник первой мировой войны, опытный кавалерист, он перешел на сторону Советской власти, вступил в Коммунистическую партию и передавал все свои знания красным командирам. Курсанты уважали его. Когда летом 1920 года училищу пришлось выступить почти в полном составе на ликвидацию одного антисоветского мятежа и надо было решить вопрос о командире, курсантская партячейка настояла, чтобы во главе боевой группы поставили Келлера. Возглавлял тогда нашу партийную организацию будущий известный советский поэт Степан Щипачев. Он был одним из первых, с кем я познакомился в училище. Стояла зима 1920 года. Мы, новое пополнение, только что прибывшее в Оренбург, по дороге в кавшколу дрожали от холода в своих драных шинелишках. Мимо нас по улицам везли на дрогах нескончаемый ряд очередных жертв тифозной эпидемии. В классах с выбитыми окнами нас встретили «старики» — курсанты, учившиеся еще с осени 1919 года. Худые, голодные и уставшие, но зато в теплых полушубках и в нарядных штанах с красными лампасами, они приветствовали новых товарищей. Среди встречавших был и Щипачев. Он тогда только еще начинал свою литературную деятельность: писал в стенгазету, читал стихи в местном клубе, иногда печатался. Среди его первых литературных опытов оренбургская тематика заняла немалое место. Не раз вспоминал он о ней и позднее:
В Оренбурге мы занимались не только военной службой. В то время каждый коммунист был на счету. Естественно, что губернская партийная организация привлекала нас к участию в самых разнообразных мероприятиях местных органов Советской власти. Чаще всего мы охраняли здания, где проводились съезды, конференции и собрания республиканского, краевого, губернского или городского масштабов, но нередко и сами являлись активными их участниками. В те годы Оренбуpr был крупным административным центром территории с рядом национальных меньшинств. Местным партийным и советским органам приходилось заниматься напряженной политической деятельностью. Мне довелось слышать яркие, полные революционного пафоса выступления многих руководителей оренбургских коммунистов.
Когда я приехал на кавкурсы, Оренбуржье входило в Киргизский край. Это название возникло потому, что до революции весь район к северу от Туркестана обычно именовали Киргизией. Там жили как собственно киргизы (в восточной части территории), так и киргизкайсаки, которых с середины 20-х годов стали называть казахами. Таким образом, тогдашний край охватывал почти весь современный Казахстан. В состав ревкома входили известные всему краю деятели С. С. Пестковский, А. Айтиев, А. Т. Джангильдин и другие.
В марте 1920 года состоялся второй Оренбургский съезд Советов. Курсанты охраняли здание съезда и присутствовали на его заседаниях. Я услышал тогда среди других речь председателя губисполкома Николая Дмитриевича Каширина, оренбургского казака, члена большевистской партии с 1918 года. Сын атамана, он тем не менее вместе со своим братом Иваном сразу же перешел на сторону Советской власти и сформировал из верхнеуральских казаков крупный красный отряд, позднее ставший вместе с рабочими отрядами В. К. Блюхера костяком знаменитой 30-й стрелковой дивизии. Она отличилась в борьбе с колчаковцами и врангелевцами. О ее подвигах поется в известной красноармейской песне:
Навсегда остались в моей памяти руководители местной большевистской организации: возникшего в апреле 1920 года Киргизского облбюро РКП(б) С. Д. Арганчеев, А. М. Алибеков, М. М. Мурзагалиев, председатель Оренбургского губкома РКП(б) волевой и решительный И. А. Акулов.
Важное событие произошло летом 1920 года: в августе была образована Киргизская АССР в составе Акмолинской, Астраханской (частично), Закаспийской (частично), Семипалатинской, Тургайской и Уральской губерний. Столицей республики стал Оренбург. А в октябре состоялся учредительный съезд Советов республики. Из районов будущего Казахстана съехались посланцы трудящихся — казахские скотоводы, русские земледельцы и рабочие, казачья беднота. Верблюды, ишаки и лошади, нагруженные сумками с продовольствием и восседавшими на них пестрыми вооруженными всадниками в папахах, чалмах и
