Уильям Гибсон, Брюс Стерлинг
Машина различий
Итерация первая
Ангел Голиада
Композитное изображение, оптически закодированное аэропланом сопровождения трансканального дирижабля «Лорд Брюнель»[1]: в кадре – окраины Шербура, 14 октября 1905 года.
Вилла, сад, балкон.
Уберите завитки чугунной решётки балкона, и взгляду откроется кресло-каталка и сидящая в нём женщина. На никелированных спицах обращённого к окну колеса горит закатное солнце.
Артритные руки женщины, владелицы виллы, лежат на узорчатой материи, сотканной станком Жаккарда[2].
Руки состоят из сухожилий, тканей, сочленённых суставами костей. Время и незримые информационные процессы сплели из микроскопических волокон клеточного материала женщину.
Её имя – Сибил Джерард.
Внизу, в запущенном английском саду, голые виноградные лозы оплели деревянные решётки, укреплённые на шелушащихся, давно не белённых стенах. Тёплый сквозняк, проникающий в открытые окна комнаты, шевелит на шее женщины выбившиеся из причёски седые волосы, приносит запахи дыма, жасмина, опиума.
Её взгляд устремлён в небо, где проплывает исполинский, бесконечно прекрасный силуэт – металл, сумевший за время её жизни разорвать путы тяготения. Предшествуя этой царственной громаде, на фоне красного горизонта ныряют и кувыркаются крошечные беспилотные аэропланы.
«Как жаворонки», – думает Сибил.
Огни дирижабля, золотые квадраты окон, мысль о человеческом тепле. Легко и естественно её воображение рисует картину. Она слышит далёкую музыку, музыку Лондона, видит прогулочную площадку дирижабля. Пассажиры пьют, завязывают мимолётные дорожные романы, возможно – танцуют.
Мысли приходят непрошено, разум строит свои перспективы, сплетая чувства и воспоминания, порождает смысл.
Она вспоминает жизнь в Лондоне. Вспоминает, как она – та, прошлая, давняя – идёт по Стрэнду, торопливо огибает толпу зевак у Темпл-Бар[3]. Всё дальше и дальше разворачивается вокруг неё город Памяти – пока у стен Ньюгейта[4] на мостовую не падает тень повешенного отца…
Словно наткнувшись на непреодолимое препятствие, память сворачивает, уходит на другой путь, туда, где всегда вечер…
Один стул перевёрнут задом наперёд и надёжно подпирает тяжёлую, гранёного стекла ручку двери. Другой завален одеждой: короткая женская накидка с оборками, грубошёрстная, заляпанная грязью юбка, клетчатые брюки, визитка.
У стены – широкая, ламинированная под клён кровать с балдахином, под одеялом угадываются две фигуры. Где-то вдали стиснутый железной хваткой зимы Биг Бен проревел десять, хриплый вой каллиопы[5], дымное, питаемое каменным углём дыхание Лондона.
Ледяной холод простыни. Сибил вытянула ноги, нащупала ступнями керамическую, обёрнутую фланелью грелку. Пальцы её правой ноги задели голень мужчины. Прикосновение вырвало его из глубокой задумчивости. Таков уж он был, этот Мик Рэдли, Денди Мик.
Она встретила Мика Рэдли на Уиндмилл-стрит, в «Танцевальной академии Лорента». Теперь, после нескольких дней знакомства, ей казалось, что Мику больше бы подошли «Келлнерз» на Лестер-сквер или даже, может быть, «Портленд Румз». Он вечно что-то обдумывал, замышлял, бормотал что-то себе под нос. Умный парень, очень умный. Это её тревожило. И миссис Уинтерхолтер тоже бы её не одобрила: обхождение с «политическими джентльменами» требовало такта и умения держать язык за зубами, качеств, которые, по мнению миссис Уинтерхолтер, в изобилии имеются у неё самой, однако полностью отсутствуют у её подопечных.
– И запомни, Сибил, – сказал Мик, – глазки мужикам не строить, хвостом не вертеть. С этим покончено.
Очередная сентенция. Плод его усиленных раздумий.
Сибил усмехнулась, её лицо было наполовину скрыто одеялом. Мику нравится эта усмешка, усмешка испорченной девчонки. А насчёт строить глазки, вряд ли он это всерьёз. Так что лучше обратим всё в шутку.
– Но не будь я такой вертихвосткой, разве была бы здесь с тобой?
– Забудь, что ты была шлюхой.
– Ты же знаешь, что я имею дело только с джентльменами.
– Это я, что ли, джентльмен? – фыркнул Мик.
– Самый что ни на есть джентльмен. – (Давай, Сибил, самое время ему польстить). – Модный, современный. Ты же знаешь, я не люблю лордов-радикалов[6]. В гробу я их видала.
Сибил дрожала от холода, но даже это не омрачало её радости.
Что ни говори, тут ей выпала удача – сколько угодно бифштексов с картошкой и горячего шоколада, кровать с чистыми простынями в номере фешенебельной гостиницы. И гостиница не какая-нибудь, а самая современная, с центральным паровым отоплением, хотя, с другой стороны, Сибил охотно променяла бы беспокойное бурчание раззолочённого радиатора на жар хорошо протопленного камина.
И ведь он – симпатичный парень, этот Мик Рэдли. Упакован потрясно, карманы полные, и при этом не жмот, как некоторые. И пока что не требовал ничего необычного или противного. Сибил знала, что всё это скоро кончится, поскольку Мик был приезжим джентльменом из Манчестера. Как приехал, так и уедет. Но доход с него был, и возможно, ей ещё удастся растрясти его напоследок. Главное, сделать так, чтобы он привязался к ней и жалел о разлуке.
Мик откинулся на мягкие пуховые подушки и заложил безукоризненно ухоженные руки за голову с наимоднейшей, словно только-только из дорогой парикмахерской, причёской. Шёлковая ночная сорочка, на груди – пена кружев. Всё по первому классу. Теперь он вроде был не прочь и поговорить. Мужчины, они потом любят поговорить – в основном о своих жёнах.
Но Денди Мик говорил исключительно о политике.
– Так ты ненавидишь их светлостей?
– А почему бы и нет? – отозвалась Сибил. – У меня есть на то причины.
– И то правда, – медленно произнёс Мик. Его взгляд, исполненный холодного превосходства, заставил Сибил зябко поёжиться.
– Что ты хочешь этим сказать, Мик?
– Я знаю, почему ты ненавидишь правительство. У меня есть твой индекс.
Секундное удивление тут же сменилось страхом. Сибил резко села в постели. Во рту появился противный железный привкус.
– Ты же держишь удостоверение в сумочке, – объяснил Мик. – Я дал твой индекс одному знакомому магистрату[7]. Он прогнал его через правительственную машину и распечатал твоё Боу-стритовское досье[8]. Тра-та-та – и готово, всего-то и делов. – Он довольно ухмыльнулся. – Так что теперь я всё о тебе знаю. Знаю, кто ты такая…
Она попыталась не выказать своего ужаса.
