переходом границы пока придется повременить — неспокойно, мол, там, — и Новокшонов заволновался. Пошаливают нервишки, видать, бессонница сказывается...
Новокшонов глянул на Черкеза — тот внимательно слушал Ходжака. Посмотрел на Бабаниязова, на его гладкую физиономию, а тот вдруг вздрогнул: почему Шырдыкули, давний друг по Ташаузу, ощупал его таким недоверчивым взглядом? Бабаниязов действительно, вплоть до 1940 года, возглавлял на севере Туркменистана подпольную контрреволюционную организацию, поддерживавшую связь с закордонными антисоветскими центрами, а вот приехал он сейчас на эту встречу, вовсе не подозревая, что она была заранее спланирована советскими контрразведывательными органами.
Ходжак предоставил слово резиденту.
— Друзья! — напыщенно воскликнул он. — Германия возлагает на вас большие надежды. Великий фюрер считает, что вы наш передовой пост. Вы должны подготовить почву для наступления германского вермахта. Считайте, что вы на военной службе и каждый из вас стоит генерала... Близок час, когда рейх призовет вас под свои знамена и вы наконец освободитесь от ига большевизма, ярма Советов...
Новокшонов рассказал о положении в Германии, о деятельности национал-социалистов, приветствующих всякий шаг против Советского Союза, о победах вермахта в Европе и призвал осторожно и настойчиво сколачивать группы людей, недовольных Советской властью, расширять подпольную сеть и дожидаться сигнала. Когда резиденту уже не о чем стало говорить, он вдруг вспомнил наставление Мадера о «фольксдойчах»— лицах немецкой национальности, живущих за рубежом. Поглядывая на двух сидящих немцев, Новокшонов сказал:
— Германское правительство очень интересуется соотечественниками, которые проживают в Туркмении.
— В районе Мары, Серахса и Теджена, — вставил Ходжак, — есть немецкие колонии. Они еще со времен фон Кауфмана. Над ними когда-то покровительствовала императрица Александра Федоровна...
— Теперь их будет опекать сам Гитлер, — подхватил Новокшонов. — Нацизм считает, что каждый фольксдойче может и должен работать на благо рейха. В Германии действует Союз немцев — выходцев из России. Он призван создавать повсюду опорные пункты тысячелетнего рейха. Союз уже отправляет посылки в Советскую Россию для немцев, живущих на Волге, близ Одессы и даже в Туркмению. Дело, господа, не в тряпках, а в том, чтобы помогать соотечественникам сохранять на чужбине, вдали от родины передовую немецкую культуру, распространять идеи национал-социализма.
Ходжак, что-то шепнув на ухо Новокшонову, прервал его речь, а Бабаниязов протянул листки со списком подпольной организации «Вера ислама». Резидент читал его, покрываясь у всех на глазах мокрой испариной, — он увидел в списке Ашира Таганова, Герту Гельд...
— Кто тебе подсунул эти имена? — Новокшонов ткнул списком в лицо побледневшего Бабаниязова.
— Сказали, свои люди, немцы среди них есть, — Бабаниязов указал глазами на Ходжака и Черкеза. — Договорились же объединиться с Ашхабадом.
— Да это же туфта, балбес ты несчастный! — Новокшонов выхватил из-за пазухи револьвер, навел на Ходжака, Черкеза. — Не шевелитесь!
— Не трудитесь, господин Новокшонов, — усмехнулся хозяин конспиративной квартиры, не поднимаясь с места, — у вас же боек сточен.
Новокшонов пощелкал курком и со злостью бросил револьвер на стол. Бабаниязов бросился к двери, но его телохранитель вместо того, чтобы помочь своему «хозяину», преградил дорогу и с такой силой отшвырнул его назад, что тот растянулся на полу, чуть не свалив со стола лампу.
Дверь открылась, и с ручными фонариками в руках вошли Чары Назаров и еще двое чекистов в форме. За дверью маячила фигура часового с винтовкой.
— Хватит, Новокшонов, комедию ломать! — Назаров сел на освободившуюся табуретку. — Или как вас там, Шырдыкули... Хачли?
Новокшонов затравленно оглядел всех и сник. Бабаниязов с отрешенным, мертвенно-бледным лицом так и сидел на полу, не в силах подняться. Остальные довольно улыбались. Только Черкез был необычно взволнован, его большие глаза сверкали ненавистью.
— Пощадите! — Новокшонов вдруг брякнулся на колени и пополз по кирпичному полу, оставляя за собой мокрый след, отдававший мочой. — Не убивайте! Я не по своей воле...
— Поднимитесь, Шырдыкули! — брезгливо поморщился Назаров.
— Пусть он лучше расскажет правду о родителях и брате Черкеза, — сказал Ходжак.
— Все расскажу! — Новокшонов, поднявшись на ноги, недоуменно ощупывал свои намокшие штаны: — Меня не расстреляют?
Черкез молчал, не сводя глаз с Шырдыкули, будто хотел запомнить гадливое лицо труса и убийцы. Вслушиваясь в его жалкий лепет, он подумал, что, наверное, месть — справедливое чувство. О мести может забыть бесчестный, тот, у кого отшибло память. Возмездие — это человеческая память, а человек без памяти — двуногое животное. Ведь такие оборотни, как Шырдыкули, погубили самых близких ему людей, а самого Черкеза и Джемал разлучили с родиной...
Может, в Черкезе заговорило только чувство, сердце? Нет, то же самое ему подсказывал и разум. Он не сможет жить на свете, смотреть людям в глаза, если теперь, узнав правду о гибели своих родных, простит врагам. Даже Вилли Мадер, ставший по воле рока его учителем, тоже наставлял: «Сердце — враг, ум — друг». Что ж, Черкез постарается исполнить эту заповедь.
Новокшонов под контролем чекистов зашифровал письмо. Вскоре оно с ничего не подозревавшим Хорозом было отправлено в тайник на Сумбаре. Резидент приказал ему ждать на границе, в мазанке старого охотника Шаммы-ага. Вскоре из-за кордона пришел ответ. Мадер разрешал всей группе вернуться.
Новокшонов, Черкез и проводник Ходжак быстро собрались в дорогу. У границы к ним должен был присоединиться Хороз. Все выглядело естественно, будто ничего не произошло. В этот раз Новокшонов и Ходжак ехали в одном купе, в соседнем — Черкез, тем же поездом отправились Назаров и несколько оперативных работников отдела контрразведки НКВД республики.
С поезда сошли ночью, на глухом полустанке. Отсюда путь продолжили втроем — Новокшонов и Черкез впереди, Ходжак позади. Резидент затравленно озирался по сторонам: «Поди, издали целым взводом следят. А куда денешься? Не бегун, что прежде, годы-то идут!.. А эти, продажные шкуры, — с ненавистью подумал он о Черкезе и Ходжаке, — моложе намного, сильные и, пожалуй, вооружены. Куда убежишь от судьбы?»
Шли почти всю ночь по азимуту, пока не наткнулись на горбатый холм, поросший боярышником. Здесь их ждал только Шаммы-ага, а Хороз к нему так и не пожаловал. Черкез не скрывал своей радости встречи с охотником. Новокшонов, неприязненно оглядывая их, подметил, как они похожи друг на друга, и наконец вспомнил, что они ведь родичи.
Все утро путники отсыпались в землянке, спрятавшейся в седловине холма, который возвышался на фоне Копетдага. Их разбудил негромкий разговор, сдержанный смех Шаммы-ага, сидевшего у костра с туркменскими парнями в серых халатах.
Пахло дымком арчи. В прокопченных тунче[8], выплескиваясь через края, кипела вода. Черкезу не хотелось подниматься, так и лежал бы на теплой земле, на согретой старой шинели, постеленной Шаммы-ага. Но надо вставать и снова шагать к этой треклятой границе. Он прислушался к голосам людей, беседовавших с дядей. Одним из них был Назаров, переодетый до неузнаваемости. Увидев, что Черкез пробудился, он отозвал его в сторону, и они о чем-то долго говорили.
Вскоре все вместе двинулись к границе. Не доходя до приграничного аула, Назаров, его оперативные работники и Новокшонов свернули в ущелье, а все остальные в сопровождении Шаммы-ага, покружившись на виду у селения, направились к охотничьей мазанке.
Знакомыми тропинками Черкез повел за собой Ходжака и одного переодетого контрразведчика, исполнявшего роль Новокшонова, Шаммы-ага замыкал шествие. С наступлением темноты старик и Ходжак отстали у больших валунов, а Черкез и выряженный чекист медленно двинулись дальше.
Вот и пограничная полоса, всплескивавший на крутой излучине Сумбар. С серой громадой ночи слились скалы, деревья, кустарники. У контрабандной тропы едва обозначились очертания трех арчей с тайником. За ними, в нескольких десятках метров, их должен был дожидаться косоглазый перс.
