разделилась бы надвое.
Но люди из обслуживающего персонала сказали, что за столами тянется шпур от удлинителя и, если столы отодвинуть, люди могут зацепиться за шнур.
— Я на пего встану, — предложила Гвен. Жене адмирала полагалось справляться с трудностями такого рода. — Тогда никто не споткнется.
Поэтому первую половину вечера Гвен провела стоя на толстом оранжевом шнуре от удлинителя. Неудивительно, что Хэл Ледженд ее заметил. Она, как дорожный указатель, разделяла людской лоток.
— Очень неразумно, — сказала она ему теперь, — что там решили поместить удлинитель. Могли хотя бы принести скотч и прикрепить шнур к полу.
В грузовике у ее сына Джека всегда был рулон скотча. Джек никогда и нигде без скотча не появлялся. Но она, напомнила себе Гвен, не собирается говорить о своих детях.
Хэл кивнул, соглашаясь с ней — насчет скотча, или удлинителя, или того и другого, но не уточнил, чего именно. Было ясно: он понимал, что эта тема исчерпана.
— Здесь есть гардероб. Позвольте ваше пальто?
Он начал поднимать руки, очевидно, собираясь помочь ей снять пальто. Она слегка повернулась, чтобы Хэл снял его с ее плеч.
Он был высоким. Она не привыкла к высоким мужчинам. В ее муже Джоне было пять футов девять дюймов росту, и многие из его коллег-подводников едва достигали необходимой для военной службы отметки среднего роста. Большую часть времени обхода подлодки высокий мужчина потратил бы на наклоны головы и разворот плеч. Будучи женой подводника, Гвен привыкла восхищаться невысокими мужчинами. Многие из них, испытавшие в детстве насмешки сверстников, обладали теперь несокрушимым мужеством и обостренным чувством долга. Они казались крепче, надежнее и выносливее не так рационально сложенных мужчин.
Но Хэл Ледженд был высоким. О высоких мужчинах она не знала ничего.
Он сдал ее пальто, и минуту спустя они уже уселись. Процедура вручения меню и отказа от напитков отняла у них всего несколько секунд. Гвен уже решила, что закажет «салат Цезаря». Она заглянула в меню, чтобы убедиться, что он там значится. Затем отложила меню в сторону и наклонилась вперед.
— Я не стала звонить Барбаре Хатченс, — именно Хатченсы, как он сказал, привели его на ужин, — чтобы разузнать про вас. Поэтому я в полном неведении. Ваши интересы ограничиваются знанием песен или есть что-то еще?
— Нет, они в основном ими и исчерпываются. Я преподаватель музыки и специализируюсь на народных песнях разных культур.
Преподаватель? Она была женой военно-морского офицера. Какие разные миры!
— Значит, вы могли заставить нас петь на санскрите?
— Ну может, не на санскрите, но уж на сербскохорватском наверняка.
Она спросила о его работе. Почему именно народные песни?
— Мне нравится энергия, идущая от народной культуры, — ответил он. — Мне нравится изучать общество по словам песен, которые поет народ.
Прозвучало хорошо, но Гвен не была уверена, что до конца поняла.
— Например?
Он объяснил. Политическое устройство, религиозные верования, экономические принципы — все, что касалось общества, он мог связать с песнями. Она назвала несколько своих любимых песен, и он о каждой смог что-то сказать, да такие интересные вещи, что она поняла — никогда больше она не услышит или не споет песню, чтобы не вспомнить об этих словах.
Ее смущение, нервозность исчезли. Она с удовольствием слушала его рассказ. Ей было интересно. Нет, более чем интересно. Она поймала себя на том, что подалась вперед, забыв про салат. Это захватило ее. Он так разбирался в самых серьезных вопросах, как будто был орлом, парящим над землей и видящим все: деревья, озера, горы, — и все понимающим.
Подводная лодка несется сквозь толщу темной воды подо всем этим.
Хэл обладал некой легкостью, которой не было в ее муже. Джон был сильный человек, не разменивавшийся на пустяки, привыкший утверждать себя поступками. Его адмиральские звезды заставляли его быть мудрее, вынуждали отказаться от прямолинейности и трезво все взвешивать, но дисциплина не давалась ему просто. Хэл был другим. Он легко нес свою мудрость, заслуженный венец своих лет.
И внезапно все это показалось Гвен таким правильным — эта встреча с мужчиной, когда тебе пятьдесят восемь. В пятьдесят восемь ты больше не ходишь на свидания к курсантам и студентам-выпускникам, ты встречаешься с адмиралами, преподавателями — мужчинами, которые стали Артурами, Мерлинами и Соломонами. С мужчинами, которые по-настоящему мудры и царственны, и они не более заинтересованы в красивых девчушках, чем ты в юных мальчиках.
Гвен направила беседу в другое русло, и Хэл рассказал о себе. Он был вдовцом. Жил в Айове, преподавал там в небольшом колледже, но весенний семестр проводил в Вашингтоне, читая лекции в Джорджтаунском университете.
— Мне нужно было уезжать на время. Я живу точно так же, как при Элеоноре, я ничего не изменил. И даже не думал о том, что можно что-то изменить. Все казалось правильным, но потеряло смысл.
Его жена внезапно умерла от инфекции, не поддающейся лечению, боль в горле обернулась воспалением легких.
— Для всех нас это было полной неожиданностью, — сказал он.
Гвен знала о «неожиданностях» такого рода. Ее мухе тоже погиб внезапно. Он ехал домой и остановился, чтобы помочь молодой матери поменять колесо. Пьяный водитель, съехав с дороги, сбил Джона, и тот умер на месте, но женщина и двое ее детей остались в живых.
Лицо Хэла исказилось, пока он Слушал этот рассказ.
Прошло четыре года. Гвен оплакала мужа. И сейчас была спокойна, как может быть спокоен человек.
— Джон служил в армии. Он всегда ожидал, что может погибнуть ради других… хотя адмиралам, сидящим в кабинетах, обычно не приходится этого делать.
— Да, трудно представить, — согласился Хэл, Гвен почувствовала, что беседа может вернуться к общим темам и они заговорят о военных, об идеалах службы и тому подобном.
— У вас есть дети? — спросила она.
У него их было трое. Его старшая дочь была адвокатом. Она вела семинар по бесплатной юридической помощи неимущим. Его сын преподавал лингвистику в Калифорнии, специализируясь на умирающих языках индейских племен.
— На некоторых из этих языков говорят последние два-три носителя, и эти люди очень стары. Йен со своими студентами упорно пытается узнать все, что можно.
И у сына, и у дочери были семья и дети. У Фебы — четверо, а у Йена — трое.
— Вы сказали, что у вас трое детей, — заметила Гвен. — А вторая дочь — она замужем?
— Эми? Нет, не замужем.
Гвен улыбнулась:
— Эми? Ее зовут Эми Ледженд? Забавно. Получается, что ее зовут так же, как и ту фигуристку.
— По правде говоря, она и есть та самая фигуристка.
Гвен подносила ко рту вилку. Она на миг замерла, уставившись на него. Затем положила вилку.
Эми Ледженд? Его дочь — Эми Ледженд?
Эми Ледженд завоевала золотую олимпийскую медаль. Ее фотография была помещена на обложке журнала «Пипл». Америка ее любила. Она была звездой, знаменитостью.
— Эми Ледженд ваша дочь? Он кивнул:
— Мы очень сю гордимся.
— Эми Ледженд? Олимпийская чемпионка Эми Ледженд?
— Да.
Она обедала с отцом Эми Ледженд!
— Почему вы не сказали об этом раньше?
— Было совершенно ясно, что вы не захотите говорить о детях.
