бросали подобные обвинения богатым гамбургским буржуа, уверенным в себе, процветающим и независимым. Отец Марты, Берман Бернейс, на протяжении десяти лет, вплоть до внезапной кончины в 1879 году, был помощником известного экономиста Лоренца фон Штейна из Венского университета.
– Когда я поступила в школу в Вене, – рассказывала Марта Зигмунду, – мне было восемь лет. Естественно, я подражала своим подругам, произнося «город» как «г–хород», «камень» как «к–хамень». Однажды отец пригласил меня в свой кабинет и сказал: «Малышка, ты говоришь не на немецком языке, а на воляпюке. Мы не говорим «г–хород» или «к–хамень». Мы говорим «город» и «камень». Это и есть чистый немецкий язык». На следующий день я сказала родителям, что попробовала новый пирог штрудель. Отец сказал: «Не знаю, что такое штрудель, но, чем бы он ни был, мы будем называть его струдель». В конце концов мои школьные подруги решили, что я страдаю пороком речи вроде заикания.
Они продолжали подниматься по одной из расходившихся веером троп, каждая из которых была помечена своей краской на стволах деревьев, дабы путники не заблудились в густых лесах к югу от Вены. Тропа, усыпанная опавшей сосновой хвоей, была скользкой, и поэтому Зигмунд поддерживал Марту за локоть, чтобы она не упала. Солнце стояло в зените, деревья не всегда прикрывали тропу от его лучей, воздух был пропитан запахом хвои и смолы.
Сверху доносилось эхо:
– Эй! Эй! Подтянитесь, ленивцы.
Это был брат Марты Эли, на полтора года старше ее; любитель боковых дорог, он незаметно пробрался к их тропе и, двигаясь вдвое быстрее, сумел раньше их преодолеть то же самое расстояние.
До перевала оставалось четверть часа. Отсюда открывалась захватывающая дух панорама: на севере на расстоянии десяти миль виднелась гора Каленберг, которую называли домашней горой Вены, она возвышалась над городом как страж.
Под сенью деревьев приютилось небольшое кафе. Семьи отдыхающих сидели на скамьях вокруг столов, заказывая кофе или пиво. Отыскав небольшой столик с мраморной доской, окруженный плетеными стульями, Зигмунд заказал три бутылки газированной воды с малиновым сиропом. Двумя большими глотками Эли осушил свою бутылку, вскочил с места и, как олень, помчался на поиски новой тропы, бросив через плечо:
– Не заблудитесь. На обратном пути я вас найду.
2
Они сидели лицом к мягкому солнцу, посылавшему столь приятное тепло в сырую венскую зиму.
Он положил свою руку на стол ладонью вверх, она – свою руку на его. Ее рука была напряженной, нежной, а кожа холодной и слегка влажной. Она впервые посмотрела ему прямо в глаза. Их семьи были знакомы давно, но Марта и Зигмунд встретились всего два месяца назад. У него был крупный, довольно костлявый нос, вызывающе выступавший между глазницами; густые, отливавшие блеском черные волосы, зачесанные к правому уху; скромная бородка и усы; высокий лоб и выделявшиеся на привлекательном лице большие, блестящие, слегка задумчивые глаза.
– Расскажи мне о своей работе. Я не хочу показаться нескромной, но знаю лишь то, что ты работаешь ассистентом в физиологической лаборатории профессора Брюкке.
– Да. Я изготавливаю диапозитивы для лекций профессора Брюкке.
Он придвинул ближе свой стул, шурша ножками по гравию.
– Как рассказывать: с начала или с конца?
– С начала, как поступают все.
– Первые четыре года обучения медицине были неинтересными, не считая того момента, когда мне исполнилось двадцать лет и профессор зоологии Карл Клаус дважды посылал меня в Триест, где была основана опытная зоологическая станция. Я изучал там половые органы угрей.
– А что сие значит?
Мимо прошел Эли, воскликнув: «Пора возвращаться домой!» – и исчез в чаще. Марта и Зигмунд неохотно последовали за ним по лесной тропе и вскоре оказались у огромного дерева, перегородившего дорогу. Помогая девушке перебраться через кругляк, он не мог не заметить красивые щиколотки ее ног. Далее дорога круто повернула, и они увидели впереди просеку, через которую устремлялся поток солнечных лучей в долину, и дровосеков, укладывавших бревна в ровные ряды.
– Было бы чудесно, – пробормотал он, – если бы мы могли распределять дни и результаты нашей жизни так же аккуратно, как дровосеки укладывают бревна.
– Разве мы не можем?
– Почему бы нет? Что тут невозможного? Я думаю так, Марта. По крайней мере, надеюсь. Я по натуре привержен порядку и избегаю хаоса.
Какое–то время они шли молча, ранее заданный вопрос повис в воздухе. Если бы он уклонился от ответа, она не повторила бы вопроса. Но если не ответить ей как равной, Марта может подумать, что он считает ее несмышленышем. Зигмунд заговорил спокойным, академичным тоном, каким беседовал со студентами на консультациях.
– Словарь определяет половые органы как железы, производящие яйцеклетки и сперму. Моя задача состояла в том, чтобы обнаружить мужские железы угря. Слабый намек был найден доктором Сирским. Я должен был подтвердить или опровергнуть его находку.
При упоминании мужских желез Марта едва не оступилась. Повернувшись к нему, она спросила:
– Какой смысл в поиске мужских половых желез угря? И почему их не обнаружили тысячу лет назад?
– Умный вопрос. – Он осторожно взял ее под руку. – Мужской орган можно обнаружить лишь в брачный период, но в это время угри находятся в море. Их никогда не вылавливали в брачный период. Никто не встречал зрелого самца–угря. А может быть, ни у кого не было интереса к этому.
– А ты нашел то, что искал?
