Говори и ты

станет цел из половины
и сноважды половины. Мы,
мы постель в ливне, да
придёт он и насухо нас переложит.

. . . . . . . . . . . .
Он не придёт и насухо нас не переложит.

Le Menhir{13}

Растущая
серость камня.

Серый, без-
глазый, ты, каменный взгляд, с тобой к нам
вышла земля в человеческом образе
на дорогах тёмно- и белопустынных,
вечером, перед
тобой, расщелина неба.

Отвергнутое, свезённое погрузилось
за сердечную спину. Морская
мельница стала молоть.

Светлокрылая, ты висела, утром,
между дроком и камнем,
малая пяденица^{14}.

Черны, цвета
филактерий^{15}, таковы были вы,
вы, вторящие
молитве стручки^{16}.

* * *

Что случилось? Камень из глыбы.
Кто проснулся? Я и ты.
Речь и речь. Со-звёзды. При-земли.
Нищи. Открыты. Родны.

И куда ушло? В недозвучие.
С камнем и нами ушло двумя.
Сердце и сердце. Тяжко везучие.
Тяжелее став. Легче живя.

И числа были
вотканы в
бесчисленность. Одно и тысяча и
то, что шло перед и после,
были больше себя, меньше, вы-
зревшее и
за- и рас —
колдованное, превращённое в
пускающее ростки Никогда.

То, что было забыто, хваталось
за то, что нужно забыть, части земли, части сердца
плыли,
тонули и плыли. У Колумба
без —
временник в глазу, мать —
цветок,
он убил мачту и парус. Всё уходило в путь,

свободное,
тянулось к открытиям,
роза ветров отцветала, лепестки