Говори и ты

на баграх идёт переправа:

она — проводник
тому, что прочитано раной.

* * *

Вытравлено твоей
речи лучевым ветром
пёстрое пустословие на-
житков — сто-
языкий само-
стих, исстих.

Вы —
момина — просверлен,
свободен
путь между человеко-
подобными
кающимися снегами^{19}, к
гостеприимным
ледниковым столам^{20} и пещерам.

Глубоко
во времени трещине,
рядом
с сотами льда
ждёт, кристалл дыхания,
твоё непреложное
свидетельство.

* * *

Годный для пения остаток — очертания
того, кто сквозь
серповидные письмена пробился беззвучно,
в стороне, на снежном месте.

Вихрится
под бровями —
кометами
толща взгляда, к
ней устремляется сердце, спутник,
затемнённый и крохотный,
с вовне
уловленной искрой.

— Без права голоса, сообщи, губа,
о том, что нечто ещё происходит
неподалёку.

* * *

Под кожу рук мне вшито:
руками утешенное,
твоё имя.

Когда я замешиваю комок
воздуха, нашу пищу,
его заквашивает
слабое тление букв из
безумно-раскрытой
пoры.

* * *

Глория^{21} пепла позади
твоих сотрясённо-сплетённых
рук у развилки на три стороны.

Понтийское Однажды: здесь,
капля,
на
утонувшей лопасти от весла,
глубоко
в окаменевшей присяге,